Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

Бирюков Александр Михайлович

— А зачем же я пришла? Ольга мне у них даже убираться не дает. Сама, говорит, сделаю. До сих пор злится, что я ее с работы сорвала. А как же она хотела? Тут что-нибудь одно нужно выбирать: или деньги зарабатывать, или ребеночка растить. А у меня здоровья нет, чтобы с Иркой днями сидеть, да и до пенсии еще два года работать нужно. Я что, в девяносто лет пойду стаж зарабатывать?

— В детский сад можно было отдать, — сказала Вера Васильевна и словно масла в огонь подлила.

— Ишь ты какая! — возмутилась Анна Ивановна. — Это чтобы Ирка

из пневмонии не вылазила? Да мне на детсадовских детей смотреть больно, не то что свою отдать. Так только, человек, не имеющий детей, рассуждать может. Или такой жестокий, как Ольга. Я ей так и сказала: «Отдашь ребенка — бабушки у вас больше нет!» С молодыми тоже твердость нужна, чтобы не очень о себе воображали, А то думают, что если у них сил много, то и очень умные. А на самом деле кто их умными назовет, если они своего единственного ребенка не жалеют?

— Я пойду лягу, — сказала Вера Васильевна, зная, что этих рассуждений ей не переслушать. — Ведро и тряпка на кухне. Ты не бойся, я тебе заплачу за уборку!

— Да разве я из-за денег пришла? — опять закричала Анна Ивановна. — Мой говорит: иди, разрядись, тебе досуг вреден. Это он боится, что я к молодым пойду и опять с Ольгой поскандалю. А ведь сам в Ирке души не чает, только не хочет в этом признаться. А я отдувайся за его нерешительность.

— Я пойду лягу, — повторила Вера Васильевна, — ты мне крикни, если что нужно будет.

Она легла в маленькой комнате, и хотя Анна Ивановна сначала громыхала на кухне, а потом стала что-то объяснять Белочке — нашла наконец внимательную слушательницу — и тем мешала ей, Вера Васильевна подумала, что бы она написала Антону Бельяминовичу, если бы уже знала адрес. Вернее так: что она напишет, когда узнает адрес, он ведь обещал в следующем письме сообщить. А то неловко получается: он ей два таких Письма прислал (а сколько еще пропало по неизвестной причине), а она ему до сих пор ни строчки не ответила. Да еще тетку на него напустила, ну и вредная старуха, с этого момента с ней все кончено, пусть подавится своим луком.

Но существует, наверное, и телепатия, передача мыслей на расстояние. Вот она ни строчки Антону Бельяминовичу не написала, а он ей пишет так, словно все ее самые тайные мысли знает, словно знает, чем он стал для нее и что она готова по первому его слову бежать, куда он скажет, в Берлин или в Лос-Анжелос.

Можно было бы и позвонить ему — Берлин, отель «Гранд». Только что звонок? Много ли скажешь? Да и страшно вот так, вдруг, за границу звонить. Со стыда сгоришь, когда заказывать будешь. Там все будут думать: «Куда это тетка звонит? Ошиблась она, наверное. Дадим ей Оротукан или Ягодное — в самый раз будет. А то Берлин!» К тому же и застать его трудно, он там не прохлаждается, его не для того послали, чтобы он у телефона сидел и ее звонка из Магадана дожидался. Нет уж, лучше написать.

А написать тоже нелегко. Тут сразу трудности начинаются, потому что не знаешь, как обратиться, какое слово ни поставь, все не то получается. Не может же

она сразу написать «дорогой» или «любимый». Значит, просто: «Здравствуйте, Антон Бельяминович»?

А дальше что? Как передать все то, что она пережила за эти две недели (подумать только, всего две недели прошло с восьмого марта, когда она получила первую открытку с индийскими слониками ручной работы!). Да и зачем все постепенно описывать? Времени-то у него, наверное, мало личные письма читать.

А если она ему только свое сегодняшнее состояние опишет, поймет ли он ее правильно? Вот, скажет, сразу и клюнула, только поманил. Может, он ее из-за этого уважать перестанет. Но ведь не дети они, чтобы в прятки играть, им, слава богу, уже не по семнадцать лет, взрослые, даже немолодые уже люди. Он это и за кокетство может расценить, если она проволочками займется — мол, не знаю, не решила еще, дайте мне подумать. О чем думать, если все ей ясно и ему тоже? Значит, так и написать: ждите, на все согласна?

Но ведь иного написать она не может. В том-то и дело, что за эти две недели появилась другая Вера Васильевна (которая, кажется, только по ошибке находится сейчас в этой квартире на улице Чубарова, лежит в маленькой, душной комнате под стеганым красным одеялом и рассматривает окружающие ее вещи:

полку с книгами слева, на той стене, где окно, — Остап Вишня «Рассказы», «Ходили мы походами», кажется, Вагнера, затрепанный том Бальзака «Блеск и нищета куртизанок», «Новые встречи» А. Мифтахутдинова, О. Куваева и Б. Василевского (Магаданское книжное издательство) и еще какие-то в мягких обложках, сразу, не узнаешь, а тянуться не хочется;

торшер — высокий и узкий стакан из плотного, но уже потрескавшегося целлофана (или какой-то другой химии), забранный в частую металлическую сетку;

одежду и белье, висящие на вколоченных в дверь гвоздях, Виктор Степанович, конечно, не соблаговолил ничего прибрать, так и пылилось, пока она лежала в больнице.

Да ладно, ей-то что до этого? Пускай пылится — не ее это все уже. Странно, дико даже: вон то клетчатое платье, которое она пять лет дома носит, не ее. Правильно, оно другой Вере Васильевне принадлежит. Пусть та его и носит, если хочет, может даже выстирать и выбросить, сегодняшней Вере Васильевне до этого дела нет.

Ей сегодня о других вещах думать нужно. Рояль, например, немецкий. О нем, кажется, Антон Бельяминович писал. Или она сама про рояль придумала, чтобы Тонька позавидовала? Все равно нужно решать, куда его девать. Автомашина «Волга». Если Антон все ей, Вере Васильевне, оставляет, нужно и о машине позаботиться. Неизвестно, в каких условиях она находится. Хорошо, если в теплом гараже. А если на улице? Так ее и разворовать всю недолго, а Вере Васильевне отвечать. А если машина в гараже, то это ведь очень дорого стоит. Кто платить будет? Машину, наверное, тоже продать придется. Конечно, если бы они с Антоном Бельяминовичем тут оставались, она бы машину не продала, сами бы ездили.