Свобода в широких пределах, или Современная амазонка
Шрифт:
«Разве она меня — это я ее молить должна, — подумала Нина. — Прости меня, Софьюшка. Встань скорее!»
Но видение, качнувшись, стремительно взлетело и понеслось сначала сквозь дома, потом все выше и выше, над крышами и скрылось из глаз.
Она тут же, стоя у окна, решила сразу и навсегда порвать с Виктором, хотя с той ночи в подъезде больше и не видела его, он не приходил, то ли потому, что перестал интересоваться ею, то ли демонстрируя новый фокус из цикла «искусство факта», но все равно она решила порвать немедленно. И позднее, когда этот лицедей появился и стал чуть ли не каждый вечер караулить ее то около театра, то в переулке, то в подъезде, она молча обходила его, предостерегающе подняв руку, чтобы не коснулся ее. Бог знает, что он думал о ней в те минуты, как называл: маменькиной дочкой, ханжой, сумасшедшей.
И с Софьюшкой тоже пришлось приостановить общение, потому что в ее берлоге всегда можно было натолкнуться на Виктора. Софьюшка недоумевала, требовала объяснений, даже умоляла, кажется (см. видение). А разве она должна была умолять? Нине бы встать наяву под окнами Софьюшкиной комнатки на колени и стоять невзирая ни на что — так надо было, наверное. Потому что каяться надо вслух, прилюдно, искупая содеянное и получая облегчение. А каяться про себя — только жечь душу в бесплодном усилии очиститься, освободиться… Но разве на такое коленопреклонение решишься? Да и была бы в этом поступке театральность и фальшь, сродни искусству факта. Или побежать к Софьюшке и открыться только ей? Но станет ли Софьюшка счастливее, когда узнает, что это было? Нет уж, пусть она ничего не знает.
Вот тут и пришлось первый раз подрабатывать турбинками, как потом вспоминала это время уже взрослая и совершенно мудрая, не хуже Аллы Константиновны, Нина, преодолевать себя, приближаясь после утомительной работы и болтанки к тихой наземной стоянке, где можно освободиться от груза опостылевших пассажиров и их багажа и остаться наконец одной. Конечно тогда, в 65-м году, она и предполагать не могла и не думала даже о том, что будет какая-то стоянка и какая она будет, что будет ее, Нину, окружать и чем она будет заниматься. Ученые считают, что за восемь лет в человеческом теле меняются все до одной клетки, кроме клеток головного мозга, кажется. Несомненно, меняется все, вплоть до личности. И от той Нины образца 65-го года, мечтавшей раскаяться, осталась впоследствии только любовь к утреннему бегу по дорожкам городского стадиона. Тогда — жгучая до страсти оттого, что Алла Константиновна запретила ей этот бег, так как существовала версия о медицинской справке и академическом отпуске, а в результате — спокойная привычка облачаться по утрам в теплый тренировочный костюм и совершать это оздоровительное мероприятие в любую погоду. Вот — внешне — и все, что осталось.
14
Но лишившись этой отдушины — общения с Софьюшкой, да что отдушины! — дружбы самой долгой (со времени богатого событиями первого-второго класса), прочной и искренней, Нина почувствовала себя и новее одиноко. И пошли скучные, пустые вечера, которые никакое чтение не наполнит, потому что им тоже можно, с позволения сказать, обкушаться, когда нет ничего другого. И даже несравненная Анна Андреевна не спасала. Да что там Ахматова, когда в висках, кажется, стучали строчки другой волшебницы, ведьмы даже, — Марины Цветаевой: Отпусти-ка меня конвойный прогуляться, до той сосны!
Вот-вот, только этого не хватало — повеситься! Аза неимением сосны, которая, как известно, на Колыме и Чукотке не растет, что прикажете приспособить, за что веревку цеплять? За крюк от люстры? Да он крошечный, может не выдержать. Остается только труба в уборной. Набросить веревку на трубу и висеть потом над унитазом с вывалившимся языком. Фи, как пошло!
Flo разве это уж так важно — как потом выглядеть? Не страшнее ли, если тебе всего (или уже) семнадцать, а у тебя еще (или уже) ничего нет: ни призвания (вы его на мерзкие минуты с мастером жестки променять изволили), ни дружбы (тоже обмен состоялся — ночью, у, чердачной двери), ни того, что должно было развиться, родиться, быть (Нина боялась даже про себя произносить это слово — «ребенок»), ни… Да что опять перечислять, пересчитывать! Пересчитано уже тысячу раз, замусолено даже. Что считать, если этого — что есть — для пальцев на одной руке не хватит! И получается, что действительно хоть о сосне мечтай.
Тогда она первый раз подумала, что хорошо бы выпить. И выпить много, чтобы все эти мысли перестали существовать, вылетели у нее из головы — ну сколько их можно складывать и перекладывать, долой их, прочь! Но сразу же, как только она подумала о выпивке, стало и противно. Потому что
Ну так пить или не пить?
Размышляя так, Нина сидела вечером на кухне своей коммунальной квартиры — осточертели стены родной комнаты и размеренное посапывание Аллы Константиновны над свежим номером «Нового мира», а здесь хоть какое-то разнообразие.
Идешь на меня похожий глаза устремляя вниз я их опускала тоже прохожий остановись
Та же ведьма Цветаева, совсем еще юная ведьма, и те же кладбищенские настроения. И вдруг опущенный взор четко фиксирует за столом — давно уже не пронькинскнм, потому что они переехали давно, а потом и вовсе уехали из Магадана, — все ту же бутылку с белой полиэтиленовой затычкой. Наваждение какое-то.
Нина на цыпочках, как к мине, подкралась к этой бутылке, осторожно извлекла ее из-за стола, вынула Пробку, принюхалась. Тут в комнате соседей послышалось какое-то движение, и она поспешно, с трудом втиснув пробку, сунула бутылку назад. Но в коридор никто не вышел.
Нина вернулась на свое место у раковины и ошарашенно размышляла над случившимся. Что это? Перст судьбы? Привет от Алика? Дьявольский соблазн? Ну он, он конечно! При чем тут Алик? У того уже, наверное, целый бар в московской квартире, в красивой полированной стенке, принимает Алик, под строгим надзором толпы, робеющих перед ним — он ведь теперь крупный деятель — молодых гениев (я тоже была прохожий прохожий остановись),ему ли вспоминать о дерзкой соседке или оставленной бутылке? Но ведь и не Поляковы, нынешние соседи, эту бутылку здесь оставили; он тихий-тихий плотник в здании облисполкома, она — бухгалтер в школьной столовой. Тогда, выходит, мамочка Алла Константиновна предается тайному пороку? Тоже невероятно.
Но если не они, то кто? Фантастика.
И пусть тебя не смущает мой голос из-под земли —из того же стихотворения Цветаевой.
Ну, если Марина Ивановна советует… Все еще опасаясь, что это не водка, а черт знает что, Нина плеснула чуть-чуть в чашку, лизнула капельку, посмаковала. Да нет, даже такой, с позволения сказать, дегустатор, как она, не мог ошибиться — водка, конечно.
Ну а если налить полчашки, интересно, уменьшится ее количество в бутылке или столько же останется? Может, волшебство и дальше будет проявляться? Может, эта бутылка неиссякаемая: сколько ни отливай — столько же и останется? Это предположение следовало проверить.
Нина отлила в чашку побольше — содержимое бутылки уменьшилось. Но может, и для волшебства необходимо время, может, водка не сразу, а минут через пять восстанавливается? Следовало подождать. Но чтобы зря не сидеть, время не тратить, то, что в чашке, нужно было выпить. К тому же дух от чашки по всей кухне пошел — если кто-нибудь войдет, сразу Почувствует и догадается. Да и самой нюхать противно. Так что просто необходимо было выпить поскорее.
Водка тупо ударила в голову, все вокруг словно стронулось со своих мест и стало каким-то подвижно-неопределенным. Хочешь, например, ложку со стола взять — просто так, чтобы потрогать, а она, оказывается, совсем не там лежит, где ты видишь, а чуть дальше, а потом и в сторону ускользнет, словно не хочет, чтобы ее трогали, недотрога паршивая. Ну и пусть себе лежит одна, если такая гордая. И так каждый, предмет неизвестно что о себе думает, все ускользнуть хотят. Но не очень, как говорится, и хотелось, только так, чтобы проверить свои ощущения. А если они не хотят, то и не надо.