Свободная любовь
Шрифт:
– Хорошо, я вам задам другой вопрос. Вспомните стояние вокруг Белого дома в период ГКЧП. Вспомните лица людей – богатых, бедных, кооператоров, воров в законе, честных. Как они стояли, взявшись за руки, и говорили: пусть нас убьют. Я вспоминаю Ростроповича в стеклянных дверях с автоматом вместо виолончели. Если б кто-то из омоновцев ударил, стена бы рухнула и похоронила под собой великого музыканта. Ему говорят: уйдите отсюда, вас убьют, если будет штурм. Он отвечает: если они победят, я не хочу жить. Прошло время – я спрашиваю: где эти люди?
– Они те же самые, только…
– Только что? Разуверились в идеалах? Нет. Их привело чистое чувство, потребность в осуществлении этого чувства, несмотря на все ошибки Бориса Николаевича, естественные при таком повороте событий. Все верили, что этот человек хочет изменить жизнь, что он искренен, желает добра не себе, не какому-то клану, а стране в целом. Верили Гайдару. Что же сейчас, они поменяли свои мнения в результате
– Другой виток истории…
– Мне кажется, большинство народа делало политический заказ вот на что. Вспомните, при Брежневе и при Горбачеве – отсутствие каких-либо товаров в магазинах. Суповые наборы из костей, лежавшие на голых грязных прилавках, и за ними стояла очередь. Вспомните эти знакомства с директорами магазинов, чтобы пять-шесть апельсинов для больной дочери принести. Люди сказали: мы так больше не можем жить, мы хотим жить по-человечески. Я хочу купить землю и построить себе домик! Нельзя! Почему?! Вот нельзя и все! Дайте нам возможность строить, ездить за границу, смотреть, как живет Америка, как живет Новая Зеландия, мы не хотим стоять в очередях… Благодаря Гайдару, Ельцину все произошло. Магазины насытились товарами, никакого дефицита, за границу – пожалуйста, нужны доллары – вот тебе доллары. И на этом реформы прекратились. Почему? А потому что дальше народ не настаивал. Людям показалось, что этого достаточно. Наша революция привела к тому, что все есть. А чего там говорят демократы: надо судебную реформу, реформу милиции, ФСБ – в конце концов, не так важно. Люди не поняли, что это необходимо. Что без этого не будет развиваться частная собственность, не развернется антимонопольная деятельность, будет увеличиваться пропасть между бедными и богатыми. Но теперь, мне кажется, в людях рождается понимание, что вместо целого алфавита реформ, коснулось только первых букв, А, Б, В, а остальные двадцать семь мы еще не произносили!..
– У вас всегда был такой гражданский темперамент или в молодости вы были другим человеком?
– В молодости у меня и моих товарищей была ирония по отношению к власть предержащим. Я застал Иосифа Виссарионовича Сталина. Видел его неоднократно на Мавзолее, в белом мундире с золотыми пуговицами. Обаятельнейший человек. Махал нам рукой. А мы проходили и кричали: Сталин! Задерживались, но солдаты проталкивали, чтобы проходили, проходили. После этого я видел товарища Сталина в гробу в Колонном зале Дома Союзов. А потом я видел Никиту Сергеевича Хрущева в Вахтанговском театре, где у нас были гастроли, и он пришел на спектакль «Иркутская история», и вышел Пашка Луспекаев, а ложа, где Хрущев сидел, почти на сцене, и Пашка растерялся и заорал: здрасьте, Никита Сергеевич! А потом уже стал говорить слова роли… Я видел многих: Брежнева, Андропова, Горбачева… И Бориса Николаевича Ельцина, к которому я испытываю чувство искреннего уважения. Ему говорили: вот эти мэнээсы в розовых штанишках… А он в ответ: да, мэнээсы, но мне нужно окружение моложе, чем я, и умнее, чем я, и они будут работать. Такую фразу – «умнее, чем я» – никто из руководителей никогда у нас не произносил.
– От кого вы брали, когда играли, скажем, в володинском «Осеннем марафоне» – от Володина?
– От себя. Не от коллизии, которой у меня не было. А от своего характера. И играл я то, что мне было ближе всего. А ближе мне была не любовная история, связанная с артисткой Нееловой и артисткой Гундаревой, двумя замечательными женщинами, а желание моего героя сесть за письменный стол, положить Брокгауза и Ефрона, словарь литературного русского языка, обложиться бумагами и сидеть в этом Вернее и делать Бёрнса лучше, чем он есть. Тут Бузыкин – гений, это он умеет, это он чувствует. А вся коллизия не дает ему возможности сесть за стол. И в результате его любимые вещи передают бездарной переводчице, пользующейся плодами чужого труда, которую играла замечательная артистка Волчек. А он, стараясь сделать хорошо и одной женщине, которую любит, и другой, которую любит, и, не зная, как это сделать, чувствует себя все время виноватым и сам себя теряет…
– Вы не скучаете по этому человеческому типу?
– Я – нет.
– Я почему рассказала про знакомого киношника – потому что дело заставило людей перестать быть мальчишками, а стать мужчинами, но…
– Тут важно «но». Мне кажется, задача современного искусства – сделать так, чтобы, зарабатывая деньги, строя дом, покупая вещи, люди не забывали о том, что есть душа.
Людей выпустили из тюрьмы, и они бросились – свобода! Чего это он, мясо ест? Дай мне. Задушил его и сам съел. В первый раз это мясо увидел и задушил соседа… Нельзя давать людям забывать о том чувстве, что называется нравственным императивом. Может, это глупо с моей стороны, но я думаю, руководители государства должны понимать, что можно добиться громадных высот в зарабатывании прибыли, однако если нет главного, того, что заставляло Третьякова передать
– Может, это временно?
– А может, нет. Если нет – будет голое поле, по которому станут бегать закаленные люди-быки, а страны не будет.
– В вас всегда было сильно комедийное начало, публике могло показаться странным ваше преображение в серьезного общественного деятеля…
– Понимаете, Георгий Александрович Товстоногов, который никогда, ни при каких условиях не выражал вслух своей гражданской позиции, был насквозь пропитан гражданским чувством. Его спектакли не были прямым политизированным актом, как у Любимова, но все были продиктованы желанием через художественную ткань сказать о свободе, о справедливости, о добре. Когда я увидел его спектакль «Пять вечеров» в БДТ, у меня будто глаза открылись. Ведь я выпускник студии МХАТ, и для меня образцом были «Враги», «Анна Каренина», «Кремлевские куранты» во МХАТе, «Порт-Артур» в Малом. И вдруг я вижу на сцене обычную коммунальную квартиру, тот же запах, те же испарения нечистот из подвалов, корыто висит на стене комнаты. И заурядная женщина, работница какой-то фабрики, член профкома – Зина Шарко. И какой-то заурядный приходит мужчина, то ли уезжал, то ли был посажен – Ефим Копелян. И вдруг на сцене происходит, оказывается, самое главное, что есть в жизни – любовь. И эти два человека становятся прекрасны и неповторимы. И ты понимаешь, что они и являются центром Вселенной. Не «кремлевские куранты», не «Порт-Артур», а эта коммунальная квартира и ее обитатели. Я вышел на улицу – новый мир открылся. Я понял, что эти люди, которые по парадным, с авоськами, в очередях, это и есть соль земли.
– В то время вы были женаты на Тане Дорониной и переживали близкие чувства, как я понимаю…
– Какие?
– Любовь.
– А, да, мы были мужем и женой. Но, прожив семь лет, разошлись, нам было трудно друг с другом.
– Разошлись с драмой?
– Я – с гигантским облегчением. Думаю, она тоже.
– А что вы приобрели с вашей второй возлюбленной?
– Я благодарен судьбе, что я ее встретил, и что она, Галя Мшанская, журналистка, меня встретила. Я приобрел знание того, что женщина может быть предана до последней капли крови. Я Бога за это благодарю, это редкость, это счастье. Между мужем и женой всегда бывают какие-то ссоры, какие-то недоразумения. Ромео и Джульетта, если бы поженились, тоже имели бы свои маленькие неприятности. Но я понимал, что, если понадобится, этот человек, как Матросов, бросится на амбразуру. Такая верность и самопожертвование. У меня масса недостатков. У нее тоже есть. Но это не главное. Главное, что человек может отдать другому человеку свою жизнь.
– У вас две дочери…
– Оля работает на канале «Культура. Петербург», там же, где мать, Ксения – на радио «Эхо Москвы», родила нам внучку. Вот это счастье.
– Я хочу еще сказать о Товстоногове. Он спрашивал: в чем наша русская беда?.. Во МХАТе Борис Николаевич Ливанов, замечательно игравший в «Трех сестрах» Соленого, будучи один на сцене, говорил, что убьет Тузенбаха, и уходил. А потом выходил Андрей Прозоров и произносил свой монолог: куда ушло мое прошлое… Но Товстоногов вывел меня – Андрея на сцену с коляской, и Кирилл Лавров – Соленый говорил мне в лицо, что он убьет сейчас Тузенбаха, подстрелит, как вальдшнепа. Я говорю: Георгий Александрович, я не могу это играть. Почему? Ну, если я слышу от дуэлянта Соленого, что он будет стрелять в беспомощного Тузенбаха, конечно, он его убьет, значит я должен бежать к Вершинину, в полицию, не знаю, куда, караул кричать, а я что, философию развожу?.. Вот, в этом наша беда, говорит Товстоногов, мы вместо того, чтобы действовать, начинаем философствовать, в этом беда России, вам говорят, что сейчас убьют вашего лучшего друга, а вы начинаете: убьют его, убьют меня, погибнет вся Россия… и остаетесь на месте, результат – Тузенбах убит.
– БДТ – 90 лет, возраст весьма почтенный, люди в этом возрасте умирают. Ваш театр умирает, только честно?
– Нет. Конечно, очень много людей ушло в мир иной, к великому горю нашему. Георгий Александрович, Дина Шварц… Театр изменился, но он живой, Чхеидзе как художественный руководитель ведет его очень глубоко, тонко и твердо. И, на мой взгляд, создает спектакли, которыми был бы доволен Товстоногов.
– Одно из самых значительных ваших достижений – роль Воланда в сериале «Мастер и Маргарита». Это то, что соответствует вашему сегодняшнему знанию о человеке и человечестве?