Свободная любовь
Шрифт:
– Вы все время открываете…
– Пока открываю. Все время интересно.
– Чему и кому вы благодарны за то, что вы есть вот такая Инна Чурикова?
– Бабушке – обязательно. Потому что чувство, связанное с моей бабушкой Акулиной Васильевной, я воспринимаю как чувство родины…
– Вы были там уже взрослой?
– Нет. Я боюсь увидеть место, где был ее дом, а его нет. Если я это увижу… Во мне это живет. Бабушка, мама, Глеб, Ваня… У меня же поздний ребенок. И вот это чувство, когда мы в очереди, перед свиданием с маленькими для кормления, стоим в белых косыночках, в белых рубашечках, девять человек в палате, у зеркальца
– В вас проснулось материнское чувство, и вы ее поняли.
– Правильно.
– Значит доверие людей, все время интересно и любовь – и будет нам счастье?..
– Может быть…
Инна ЧУРИКОВА, актриса
Родилась в 1943 году в Татарской ССР. Родители, из крестьян, рано разошлись. Мать – доктор биохимических наук, отец – сотрудник Сельскохозяйственной академии имени Тимирязева. Окончила театральное училище имени Щепкина. Работала в Московском ТЮЗе. С 1973 года служит в театре «Ленком», исполняет все главные женские роли. Снималась в фильмах своего мужа Глеба Панфилова «В огне брода нет», «Начало», «Прошу слова», «Тема», «Валентина», «Васса», «Мать», «Без вины виноватые» и др. Народная артистка СССР. Живет в Москве.
Глеб Панфилов
Простая тайна
Он – не человек тусовки. Его репутация – репутация подлинного художника. Довольно перечислить фильмы, им снятые, чтобы оценить его художественный масштаб: «В огне брода нет», «Начало», «Прошу слова», «Тема», «Валентина», «Васса», «Мать», «Романовы – венценосная семья», «В круге первом», «Без вины виноватые»…
– Глеб, вы – уральский человек, а у меня папа из уральских кузнецов, по нему я могу судить об уральском характере: твердый, даже жесткий. Но вы художник, стало быть, человек сомневающийся. Как это сочетается?
– Жесткий? Не очень. Я скорее лирик. Думаю, из фильмов это следует. Хотя профессия отбирает характер…
– Отбирает или формирует?
– И отбирает, и формирует. Чтобы работать в кино, нужно обладать достаточно самостоятельным и настойчивым характером. Я, например, застенчив, но когда начинается работа на площадке, меняюсь. Режиссер, как и любой человек, состоит не из одного качества, скажем, твердости…
– Из самомучительства тоже?
– Думаю, да. Но никого из посторонних это не касается. Только, может, самых близких, которым приходится сталкиваться с этим и испытывать известный дискомфорт.
– С высоты прожитых лет – не вы, но мы можем сказать о ваших наполеоновских свершениях. А в молодости были наполеоновские планы? Вы чувствовали, что выйдете на большие пространства?
– Я о пространствах не думал. Я достаточно правильно воспитан. Не свершения, а труд, любимое дело – вот что во мне с детства пестовали. Человеку чрезвычайно важно найти свое любимое дело. Делать то, что нравится…
– Простая тайна.
– Да, простая. Я учился в Политехническом, занимался в научном студенческом обществе, стал инженером-химиком, это мне нравилось. Я любил исследовать, любил то, что происходит в реторте или в пробирке. Тут же и фотография, фотопроцесс. Все органично. Для меня было праздником, когда в праздник я запирался в ванной комнате, завешивал окно, чтобы напечатать
– Что вы снимали?
– Меня всегда интересовали лица, больше, чем пейзажи. А потом выяснилось, что лица меня интересуют и больше, чем химия.
– Так началось операторское дело?
– Пожалуй, больше, чем операторское… Сколько себя помню, очень любил слушать разговоры взрослых. Как теперь понимаю, меня интересовали взаимоотношения людей. Я тайно наблюдал, впитывал, запоминал характеры. Это очень важный момент – жизненаблюдение.
– Провинциал приезжает в столицу – была какая-то сшибка, когда вы появились в Москве?
– Пожалуй. Когда я решил поступить во ВГИК на заочный операторский факультет, я даже не предполагал, что фотографии на конкурс должны быть большого формата, наклеенные в красивом альбоме, желательно с названиями, скажем «Весна», «Любовь», «Первый поцелуй», «Скворцы прилетели»… А у меня формат 13 х 18 и все уложены в черный конверт из-под фотобумаги. Провинциал, с мороза. Когда светила ВГИКа извлекли их из моего конвертика и стали смотреть, я понял: все, конец…
– Но вы ведь все-таки поступили…
– Дело в том, что я еще привез документальный фильм «Народная милиция», о дружинниках. И великий оператор Анатолий Дмитриевич Головня, возглавлявший приемную комиссию, ушел смотреть его в зал. И надо же ему было войти именно в тот момент, когда я хотел забрать документы и удалиться. До экзамена я решил: если тройка – уезжаю домой и поступаю в аспирантуру как химик. Он входит, берет мой конверт. Не выдерживаю и говорю: мне за фотографии два. Три, поправляет один из экзаменаторов. Головня и глазом не повел – аккуратно, одну за другой, достает из конверта мои фотографии и смотрит. Досмотрел и говорит: ну что ж, поставим ему пять и примем. Я думал, что ослышался…
– Какова драматургия!
– Иди, говорит. Иду к выходу, а он мне в спину бросает: только не монтируй все в мировом масштабе! Я понял, о чем речь. У меня в фильме есть кадр крупно – огромный ковш, в него льется раскаленная сталь. И так же крупно, встык, бокал – в него льется шампанское. Я вылетел на крыльях…
– То есть вы победили, и никакой сшибки не было?
– Тогда не было. И вообще, если подумать, не было. Ни тогда, ни когда через три года я поступил на Высшие режиссерские курсы…
– Вы оставались собой?
– Разумеется. Я как я, весь перед вами… Помню, еще одна шоковая ситуация была на заключительном экзамене…
– При выпуске?
– Нет, при впуске. Собрался синклит, от мала до велика. От Алова с Наумовым до Пырьева с Александровым и Райзманом. Ковер и на ковре стул. Очередь за дверью. Все нервничают. Я приближаюсь. Вызывают. Иду, и у меня абсолютно пересыхает во рту, не могу говорить. Сел на стул, принужденно улыбнулся и сказал: пожалуйста, воды, иначе не скажу ни слова. Тонкий стакан – в нем вода. Отпил – появился голос. Задают вопросы – отвечаю. То ли Алов, то ли Наумов спрашивают: а у кого вы учились как химик? У профессора Пушкаревой. Что-нибудь яркое о ней можете рассказать? Говорю: она человек замечательный, и ученый, и общественный деятель, и обаятельная женщина, но поразила она меня неожиданно, дело было на колхозном рынке, она покупала молоко, с четвертью ходила за молоком, а у продавщиц только бидон и ведро и нет воронки. Ну и что же, спрашивает Наумов. И такая тишина. Отвечаю: она поступила очень просто – взяла ведро и тонкой струйкой стала лить молоко в горлышко своей четверти, изумленные бабы собрались толпой и смотрели, как профессор Пушка-рева не пролила ни капли…