Свободные
Шрифт:
– А ты как думаешь? – Валентин садится за стол. Откидывается на сидении и вальяжно пожимает плечами. – Мужчину может испортить лишь одно – женщина.
– Где он? – настаиваю я. – Что вы с ним сделали?
– А что я с ним могу сделать? Благодаря тебе, его жизнь под большим вопросом. Если честно, меня дико злит, когда источник проблем – мои собственные рабочие. А я ведь стараюсь доверять каждому из них, стараюсь платить каждому столько, сколько ему нужно, стараюсь оплачивать реабилитационные процедуры их сестер, покрываю долги их отцов.
– Что? О чем вы говорите?
Валентин
– Какая глупая ирония. Девушка внезапно позабыла о том, что ни одна бродит по свету. Неужели ты, действительно, считала, что Теслеру нечем рисковать?
– Я не понимаю. – Растеряно морщу лоб. Висок до сих пор жжет от надоедливой раны. – Причем тут его сестра и отец?
– Тебя больше ничего не волнует? Не волнует подруга в камере, смерть моего сына?
Воспоминания о Диме будоражат тело. Я явственно ощущаю укол вины, но пытаюсь не меняться в лице; не показывать слабость. Нарочито спокойно отвечаю:
– Нет. Ничего из этого меня не тревожит.
– И спать хуже ты не станешь?
– Хуже уже некуда.
– Ты интересная девушка, - неожиданно восклицает Болконский и вновь поднимается с кресла. Он неспешно обходит стол и останавливается прямо перед моим носом. – Не страшно?
– А как вы думаете? – дрожащим голосом спрашиваю я.
– Я думаю, что еще никто в этом кабинете не разговаривал со мной в подобном тоне. Ты убила моего сына. Ты…
– Я его не убивала! Он…
Валентин бьет меня по щеке. Я ошеломленно зажмуриваюсь и касаюсь пальцами горящей щеки. Черт! Как же больно!
– Не стоит меня перебивать, Зои. Я – не мой сын. И не Теслер. Я не паду от твоих чар и не куплюсь на твои слова. – Он ждет моего ответа, и я еле заметно киваю. – Я позвал тебя не для разговоров. Я хочу, чтобы ты знала: с этого дня ты будешь находиться здесь, работать на меня. Не хочу врать: вряд ли ты протянешь больше месяца. Но ты ведь Зои Регнер. Ты и так сделала то, чего от тебя никто не ожидал. Поэтому…
Он расставляет руки в сторону и пожимает плечами, мол, кто знает, что будет дальше.
Прикусываю губы. Перед глазами все крутится, и когда меня вновь запихивают в лифт, я еле стою на ногах. Ужас сковывает тело. Приказываю себе не плакать, но то и дело вытираю со щек слезы. Что делать? Черт! Господи, надо срочно уносить отсюда ноги! Но как?
Равнодушный взгляд Болконского так и стоит перед глазами. Он говорил о смерти Димы, как о маленькой проблеме, плохо отразившейся на его бизнесе! Вновь чувствую укол вины, но упрямо встряхиваю головой. Сейчас не это важно.
Беглым взглядом исследую коридор и неожиданно замечаю то, что может спасти нам с блондинкой жизнь. Крепко стискиваю зубы. Мужчина заталкивает меня в камеру, захлопывает дверь, а я улыбаюсь.
– Зои? – голос Сони как прежде слаб. Она не встает, но тянет ко мне вялые руки. – Это ты?
– Да.
– Что случилось? Что Болконский тебе сказал?
– Пожелал удачи.
Девушка явно не понимает, откуда в моем голосе столько сарказма. Она откашливается и привстает на локтях, пытаясь получше вглядеться в мое лицо, а я вздыхаю. Мне больно видеть ее такой. Больно видеть, в кого она превратилась. Шумно
– Соня, - восклицаю я, хватая ее руки, - я вытащу тебя отсюда!
– Что? – не понимает она. – Но как? Это же невозможно.
– Возможно. Ты лишь должна довериться мне.
– Но что ты задумала?
Прикусываю губы.
Шанс у нас только один. И пусть я умру – но воспользуюсь им.
ГЛАВА 23.
Дело в том, что очень часто выбирать не приходится. Тебя ставят перед фактом, и ты делаешь то, что должен, несмотря на сомнения и на страх.
Когда дверь за мужчиной закрывается, я обещаю Соне спастись. Я знаю, о чем говорю, ведь у меня, действительно, созрел неплохой план. Однако думаю ли я о том, насколько он осуществим? Нет. А почему? Потому что нет ни времени, ни иных вариантов.
Когда за блондинкой приходят, я подрываюсь с матраса. Крепко сжимаю ее руку и шепчу:
– Доверься мне.
Соню трясет. Она вытирает ладонями щеки, выпрямляется, но выглядит такой убитой, что мое сердце предательски сжимается. Зачем они ее уводят? Что они от нее хотят? Я задаю себе вопросы, на которые не желаю слышать ответы. Голова гудит от ужаса. Остаюсь в камере одна, забиваюсь в угол и, наконец, даю волю эмоциям.
– Господи, - срывается с моих губ. Тело горит от холода, и я понятия не имею, как это происходит, но дрожу, одновременно воспламеняясь и злясь. Порывисто смахиваю слезы.
Смотрю в окно, вижу крыши давно-знакомых мне домов и в сотый раз прикусываю губы. Они уже жутко кровоточат и щиплют, и я прикасаюсь к ним пальцами, и обещаю себе больше этого не делать, и опускаю ладонь, и вновь невольно принимаюсь мучить нижнюю губу.
Как никогда раньше мне хочется услышать чей-то родной голос, хочется ощутить себя в безопасности, уйти домой. Да, маму не вернуть. Но, кажется, жизнь отнимает у меня любого, кто стрелой пронзает мне сердце.
Я чувствую себя ничтожно маленькой. Пустой. Словно меня и нет вовсе. И внутри у меня такое ощущение, будто если я и попытаюсь встать и поверю в свои силы, и дам отпор, и вскину подбородок, в конечном итоге я все равно проиграю, упаду, ведь какой прок в победе, когда ее не с кем разделить? Зажмуриваюсь и вдруг вижу перед глазами его лицо. Андрей бежал за мной. Он выкрикивал мое имя. Он хотел, чтобы мне не было больно.
Сердце предательски содрогается, и я обхватываю ладонями голову, задыхаясь от слез и несправедливости, ведь мы были так близко друг к другу, а сейчас оказались так далеко.
Может, через подобные испытания должны пройти все влюбленные? Нельзя ведь создать историю, не описав в ней сильнейших страданий и мук, а лучше даже драмы. Кто станет читать сказку о счастливой жизни, в которой отсутствуют любые намеки на плохой конец? Зрители жаждут терзаний, сомнений. Будут ли они вместе? Встретятся ли они вновь? Последняя ли это ее мысль, или же главная героиня преодолеет все, что выпало на ее пути и, наконец, вздохнет полной грудью? Какое же алчное желание у публики увидеть кровь, не проронив за жизнь ни одной капли.