Свободу медведям
Шрифт:
Но я и сейчас считаю, что оба труда Зигги требуют чередования, хотя бы по литературным соображениям. К тому же сам Зигги определенно наметил некие связи между своей ужасной историей и планом освобождения зоопарка, хотя со своей стороны я не могу с уверенностью утверждать, что в этом присутствует какая-то логика.
Опять же, исходя из литературных соображений, я не вижу смысла в соблюдении очередности воспоминаний в его записной книжке. Всех этих чертовых поэм и присказок. Всех восклицаний, адресов и номеров телефонов, памяток о датах сдачи книг в библиотеку и всего прочего, что составляет
Боюсь, доктор Фихт оказался прав, придираясь к плохим примечаниям бедного Зигги. Большую часть их он явно почерпнул из библиотеки Ватцека-Траммера и из общения с самим очевидцем.
Вот некоторые из заметок Зигги:
«Я вполне доволен „Аншлюсом“ Брука-Шеферда. Б.Ш. действительно знает, о чем пишет.
Д. Мартин добирается до самой сути в „Преданных союзниками“!
В „Моей родной земле“ бедный JT. Адамик выступает в роли зашоренного пропагандиста.
Вся информация содержится в книге Стирмана „Советский Союз и оккупация Австрии“. Однако его ссылки длиннее, чем сам текст.
В труде Стояна Прибшиевича „Мир без конца“ и Г.Е.Р. Геди „Павшие бастионы“ слишком много эмоций».
И другие записи без его комментариев:
«Реквием по Австрии» Курга фон Шушнига и «Курт фон Шушниг» Шередона.
«Протоколы процесса Шмидта». В особенности показания Скубла, Микласа и Рааба; и «Свидетельские показания в Нюрнберге». В особенности Геринга и Зейсса-Инкварта.
«Официальные протоколы совещаний Союзнического совета и Исполнительного комитета. 1945–1955».
«Правда о Михайловиче» Пламенатца. «Предательство Михайловича» Васо Тривановича.
«Почему союзники бросили армию генерала Михайловича» полковника Зивана Кнезевича.
И бесчисленные ссылки вроде:
«Как сказал Ватцек-Траммер…»
Хотя, разумеется, прошло несколько дней, прежде чем я смог прочесть что-либо из этого, — сначала я был погружен в ванну, в которой эпсомскую соль и воду меняли ежечасно.
Конечно, мне принесли все перепачканные медом вещи Зигги. Порой я был вынужден разлеплять страницы записной книжки: мне приходилось держать ее открытой над паром своей ванны. А потом мне пришлось ждать еще несколько дней, прежде чем я мог ясно видеть, что читаю, — пока отеки от пчелиных укусов не спали настолько, что я мог держать веки открытыми. К тому же меня лихорадило и временами тошнило — в моем организме оказалась чрезмерная доза яда.
Но если моя доза оказалась чрезмерной, то что говорить о той дозе, кторую всадили в бедного Зигги. Никто мне так и не подтвердил, слышал ли я «банг!», когда он ударился головой (он вырубился еще до того, как пчелы облепили его), — может, мне просто померещилось, будто он барахтался под прицепом после того, как опрокинул ульи.
Как гласит записная книжка:
«Бог знает. Или догадывается».
Но когда я приступил к чтению, могу заверить вас, что мне попадались такие места, от которых мне было гораздо больнее, чем от пчелиных укусов. К примеру, вот это:
«Сегодня я познакомился и купил мотоцикл вместе с Ганнесом
И, несмотря на множество лечебных ванн, могу сказать вам, что Ганнес Графф по-прежнему остается несобранным.
И еще заметки из записной книжки:
«Что сказал на суде Дража Михайлович: „Я хотел многого… Я многое начал… но порыв мирового ветра смял меня и мои дела“.»
Знаешь, Зигги, я с этим не согласен. Я не думаю, что это порыв мирового ветра смел тебя. Я не согласен также со многими другими спорными частями твоей истории и твоего плана, меня не убеждает логика твоих сопоставлений — остроумных или неожиданных, но не слишком ясных.
Не порыв мирового ветра смел тебя. Ты сам поднял ветер, который и смел тебя.
Несобранные части
Пчелы, поллиниферусы (опыляющие): живущие социумом, производящие мед (класса Apis и близких ему классов), разновидность Apis mellifera обитает в Европе; они вырабатывают мед и воск, а также производят опыление растений в значительной части мира.
Пчела состоит из нескольких частей.
Большинство из них, как я обнаружил, раздавлены и расчленены — Зигги сказал бы об этом так:
Кусочки пчел повсюду — В моих штанах И в носках, И даже в трусах И под мышками застряли.Грудная часть — в спиральном переплете записной книжки Зигги; мохнатые задние лапки на полу — где, как я догадался, меня вытряхивали из одежды перед тем, как в первый раз погрузить в успокаивающий соляной раствор; усики, глаза и головы, отвратительные нижние части туловища и симпатичные крылышки — в бесчисленных складках и карманах безнадежно испорченной медом охотничьей куртки Зигги.
Я нашел и целую пчелу. Которую медленно утопил в ванне. Хотя, похоже, она и без этого была мертва.
Несколько дней Ганнес Графф отмачивал свои «несобранные части», и к нему никого не пускали. За мной ухаживала сама фрау Тратт.
«Какая ирония, — подумал я, — что эта старушенция, которая так оскорбилась пугающей наготой Зигги, теперь запросто обращается со мной».
Но тетушка Тратт сделала себе скидку на возраст.
— Должен же кто-то ухаживать за вами, — заявила она. — Вы ведь не можете позволить себе доктора? У вас и так скопился некий должок передо мной. К тому же я могла быть вашей бабушкой. Это всего лишь еще один голый зад, вот и все.
А я подумал: «Вряд ли ты могла видеть так уж много голых задов».
Но она приходила каждый день, с супом и губками; под ее присмотром моя повсеместная отечность потихоньку спадала.
— Им пришлась по вкусу ваша шея, — заметила она, старая бессердечная сука! Уклонилась от ответа на мой вопрос, что они сделали с Зигги. Как они собираются поступить с его телом.
Разумеется, мне не нужно было говорить, что он мертв. Мне о нем бесконечно напоминали принадлежавшие ему вещи. Его охотничья куртка, его трубки, его блокнот.