Своими руками
Шрифт:
Пока мать заходила за соседями, ждала их, я с ребятами прискакал в избу деда Володи, где собирались нанимать пастуха. Ближние, кто раньше был оповещён, были уже в сборе, вели разговоры.
На улице мело и морозило, а в избе было тепло и чисто. Люди были радостные, что пришёл человек в пастухи. И казалось, будто за окнами тепло, солнечно, сходит снег и на днях с дворов выпихнут скотину и новый пастух погонит её на луг. Но шёл ещё декабрь, пастух только договаривался о плате за пастьбу: когда давать ему задаток, какое будет летом питание, сколько копеек с головы на кнут положить (на приобретение кнута). Бывало, что пастух нанимался, а потом не приезжал за задатком, перехватывали его в другую деревню
Спиридон пришёл из Сергиевского посёлка. Никто его не знал. Имя его удивило всех. У нас так никто не звался. Он был коренаст, серьёзен. До разговора с ним бабы зашли к деду Митрию и спросили ещё раз, не надумал ли он остаться пастухом в своей деревне. Он ответил, что ему уже сами из Дальнего Шеинова привезли задаток, что неловко ему подводить людей, но он послушает, сколько пообещается пришлому пастуху платы, и подумает потом, — может быть, и вернёт задаток.
На такие условия с дедом Митрием не согласились: перебивать пастуха считалось делом плохим, а тем более когда он уже принял задаток. Ему и на собрание не велели приходить, потому что скотину он не держал, участия его в собрании не требовалось. Но он пришёл. Разговор со Спиридоном уже начался. Места все были заняты. Дед Митрий оказался перед всеми на виду.
— Что, Митрий Семёнович, пожаловал? — спросила моя мать. — Мы о деле разговор ведём, а ты только мешать нам будешь.
— Да я, падер её возьми (такая присказка была у деда), я послушаю вас да пойду.
— Скотины у тебя нет, нечего тебе и слушать нашу беседу.
— Да, Митрий, иди себе домой, — подсказали другие.
— Иди. Ты не наш.
Потоптался дед Митрий, покряхтел и ушёл.
Спиридон нанялся к нам в пастухи. О выплате аванса не уславливались. Он решил получить полную плату после постановки скотины на дворы, получить разом. О дне выгона ему обещались сказать дня за три. После сговора его покормили — и он ушёл домой, не побоявшись непогоды и позднего часа. Подпасок у Спиридона был свой.
До выгона стада о Спиридоне узнавали, что он за человек. Ему могли и отказать, если бы его обрисовали плохим человеком. Сказано о нём было лишь одно: Спиридон — человек честный и работящий. Так и оказалось на деле.
Спиридон явился в день выгона стада в сказанное ему время. Пришёл он рано, с котомкой за плечами, с длинным кнутом и дубинкой. С ним был подпасок Васька.
Выгон стада всегда был праздником. Мы уже выводили коров на проталины, приучали их друг к дружке, к простору после долгой зимы, нахождения в хлевах, приучали к подножному корму, хотя травы молодой ещё не было, оставалась прошлогодняя. Когда коровы оказывались в стаде, то некоторые принимались бодаться, чесали рога о чужие бока, иногда серьёзно ранили более смирных коров. И уже все знали: у какой коровы бодливый норов, за той и досматривали, старались с первого выгона образумить её, не дать проявить волю на всё лето над другими.
При найме пастуха договаривались, по скольку яиц с головы должны принести хозяйки на выгон. Приносили и бутылку топлёного масла, и хлеб-соль с вышитым рушником.
Хозяйки с пастухом обходили вокруг стада с заклинаниями от волка и болезней, складывали приношения, потом бросали вверх сваренное круто яйцо, и если оно не разбивалось, то считали, что всё стадо будет в сохранности: ни волк не загубит скотины, ни болезнь не пристанет, ни другое какое несчастье не свалится на стадо.
Коровы, скученные на выгоне, смотрели на народ, казалось, были испуганными, не понимали, что происходит. За обходом, с передачей Спиридону хлеба-соли, было брошено яйцо, что мы ожидали нетерпеливее всего. Яйцо разбилось. Люди ахнули, затужили. Пастух
— Давай, Васька! До белых мух…
Кормили Спиридона по очереди. Вечером он заходил после ужина в соседний дом и предупреждал, что завтра его кормить их день. Напоминание его было непривычным, потому что он ходил не по солнцу, а вопреки. Люди, привыкшие к прежнему порядку, забывали, что пастух от соседей с левой стороны пойдёт к ним. Он не забывал напомнить, и если хозяйка ко времени не успевала сготовить завтрак, то вина была только на ней, но Спиридон не ждал завтрака, натощак выходил на выгон и ждал сбора скотины. Нерадивая хозяйка потом далеко гналась за стадом, несла завтрак пастухам. Строгость Спиридона не всем нравилась, на него стали наговаривать, что он пасёт скотину с дубинкой, как раньше пас Пантюшка, а кнут и не распускает, всё время носит свёрнутым на плече. И опять подговорили нас посмотреть за пастухом.
Ещё не начинался сенокос. Луга были заказными. Стадо паслось на парах, где трава была негуста. Спиридон шёл впереди стада и время от времени помахивал чем-то над головой. Коровы, сворачивавшие к лугу или в другую сторону, поднимали головы, смотрели на пастуха и направлялись за ним. Дубинкой он не замахивался на коров и кнут не распускал. Пройдя в конец парового клина, он переходил на вторую половину поля и опять сманивал коров за собой.
За весь день Спиридон не распускал кнут, не бросил ни разу дубинку. Только Васька иногда подгонял своим кнутиком отставшую корову, назойливо лезшую к покосам или в хлеба.
Но раз пришлось развернуть Спиридону свой кнут. Был уже сентябрь, ребята пошли в школу, а волки покинули с выводками свои логова и обучали волчат охоте. Подкралась стая к Спиридонову стаду. Матёрые затаились в перелеске, а молодые бросились отбивать от стада овец, но ошиблись выбором. Их почуяли коровы, рявкнули, сбежались в круг, защитив овец и выставив рога навстречу зверям.
Спиридон смекнул об опасности, увидал волков, бросился к ближнему, скрываясь за стадом, на бегу размотал кнут, замахнулся им и обвил молодого волка за шею, придержал. Разъярённые коровы бросились на зверя и со страшным рёвом забодали и растоптали его, так что и шкура волчья ни на что не годилась, нельзя было её снять.
Матёрые волки не отважились приблизиться к стаду, отомстить за своего детёныша, скрылись. И до белых мух, до первого снега не приближались больше к стаду.
После этого случая люди загордились своим пастухом, старались кормить его ещё лучше, чтобы у него было больше сил на волков.
Ни одной овцы не потерял Спиридон за пастьбу. По первому снегу он приезжал получать плату, объехал все дворы, нагрузился хлебом, картошкой, получил деньги, распрощался и уехал. Его звали приходить в пастухи опять, но он отказался. Люди думали, что его чем-то обидели, но причину его отказа я узнал совсем недавно.
Попал я однажды в Сергиевский посёлок, вспомнил о Спиридоне и навёл справки. Мне показали на идущего к нам старика, сказали:
— А вот и сам Спиридон собственной особой. Можешь с ним и поговорить.
Заслышав разговор, Спиридон спросил, кто им интересуется, и, узнав предмет разговора, обрадовался, сказал, что хорошо помнит меня маленьким и любопытным, напомнил, что я никогда не убегал от него, когда он рассказывал разные истории или сказки.
Спиридон тогда не курил. Я спросил у него однажды: