Сволочь
Шрифт:
Некоторое время оба молчали: кантор — истощив запас красноречия, раввин — красноречием этим не так впечатленный, как раздраженный.
— Послушайте, — сказал он, наконец, — эти истории надо понимать. ну, символически, что ли. Посрамление змия — как победу над древней религией, в которой змея была одним из главных божеств, историю с Исааком — как отказ от языческой традиции приносить человеческие жертвы…
— А я знаю, — заявил вдруг кантор, — почему в Торе все так написано.
— И почему же? — на сей раз совершенно искренне полюбопытствовал раввин.
— Потому что если б там все тихо да гладко шло, никто б такую книгу читать не стал. Скучно было бы. А
— Адонай рахамим, — вздохнул раввин, покачивая головой. — Знаете, если эти исламские головорезы все-таки заявятся нас убивать, они будут отчасти правы — по крайней мере, в отношении вас. Уж если древнейшая из авраамических религий породила такого. не знаю, как и сказать. Богоборца? Богохульника? Или просто болва.
Речь раввина прервал недалекий топот бесчисленных ног и гул человеческих голосов. Голоса и шаги приближались, становясь все отчетливее, затем в окно синагоги ударил камень, разбив стекло на множество осколков.
— Ну вот, — почти весело проговорил раввин. — Гости пришли, ножи принесли. Вы готовы их встретить?
Кантор молча кивнул и поднялся на ноги.
— Будьте любезны открыть дверь, — попросил раввин. — Нехорошо принимать гостей, запершись изнутри.
Кантор подошел к двери и распахнул ее настежь. В темном дверном проеме было пусто, лишь вечерний ветер, прошелестев, остудил лицо кантора и растрепал его пейсы, свисавшие из-под шляпы.
Внезапно из темноты вынырнули, блеснув белозубым оскалом, два смуглых бородатых лица. Кантор быстрыми движениями, неожиданными для его громоздкой, вяловатой фигуры, нанес два удара. Лица исчезли, послышался тупой звук упавших на землю тел. Тут же возникло еще несколько лиц, таких же смуглых, прикрытых куфиями, чалмами и тюбетейками. Кантор, стоя в проеме, сыпал ударами направо и налево, молча, лишь слегка посапывая.
— А вы ив самом деле недурно боксируете, — произнес ему в спину раввин.
— Ребе, — отозвался кантор, — кажется, меня ножом ударили. Вроде бы, в плечо.
Раввин зажег на ханукии большую свечу, взял ее в руку, другою рукой схватил со стола зажигательную бомбу и подошел к дверному проему.
— Сможете отогнать тех, что поближе? — спросил он у кантора.
— Постараюсь, — ответил тот, продолжая орудовать пудовыми кулаками.
— Готово? — спустя некоторое время опять спросил раввин.
— Нет. Много их. И рука хуже работать стала.
В последних словах кантора прозвучала детская обида.
— Ну, будь что будет, — сказал раввин.
Он поджал губы, поджег от ханукальной свечи фитиль и сделал шаг вперед.
— Назад! — крикнул раввин, возникая из-за плеча кантора с поднятой рукой, в которой он сжимал свой снаряд. С бикфордова шнура красиво и зловеще сыпались искры. Толпа в белых одеждах, заполнившая слабо освещенный переулок, отпрянула.
Раввин размахнулся и бросил бомбу в самую сердцевину толпы. Бомба сдетонировала, раздался глухой взрыв, послышались стоны, с десяток нападавших повалились на землю. Затем наступила тишина — жуткая, кладбищенская. Казалось, белая толпа вот-вот разбежится. Но «гости» преодолели минутный ужас, сомкнули ряды и безмолвно двинулись на защитников синагоги.
— А у вас кровь, — заметил раввин кантору. — Рана болит?
— Терпеть можно, — ответил тот.
— Тогда терпите. Скоро будет не больно.
— А вы только одну бомбу сделали, ребе?
— Одну. Я бы еще несколько сделал, но не успел.
— Жаль.
— И мне жаль.
Толпа подступила совсем близко.
— А теперь что? — спросил кантор.
— Теперь? — Раввин оглядел окруживших их людей в
Некогда благополучный, благодушный, благоденствующий и по-всякому благий Хаттенвальд менялся стремительнее, чем апрельская погода. Свою лепту в эти перемены внесло также бывшее градоначальство во главе с обер-бургомистром, которое вскоре после начала роковых событий исчезло в неизвестном направлении. А поскольку власти редко исчезают сами по себе, вместе с ними пропала и городская казна — с налогами, субсидиями и жирными ошметками от постоянно урезаемого бюджета.
Оставшись без денег, хаттенвальдцы присовокупили к межконфессиональной вражде веротерпимое мародерство. Все грабили всех, отбросив религиозные и национальные предрассудки. В исчезновении же казны, помимо городских властей, попытались обвинить евреев, но с сожалением вспомнили, что иудейская община уже дважды вырезана. Впрочем, новые евреи не замедлили возникнуть на месте старых — все в том же составе. Когда же истребили и этих, на смену им прибыли очередные раввин и кантор. Это стало своего рода традицией: еврейскую общину непримиримо искореняли, а она неуклонно возрождалась. Глядя на это, предводитель католиков, длинноносый и тонкогубый мужчина в очках, слегка неприязненно, но не без восхищения высказался в том смысле, что какой бы мир ни создал Творец, в нем обязательно появляются евреи.
Католики, как, впрочем, и протестанты, изнеженные и расслабленные многими годами мирной и благополучной жизни, неожиданно вспомнили, что они немцы, и вспомнили основательно. Некогда законопослушные горожане стали сбиваться в отряды и дружины, они маршировали по давно не убиравшимся улицам и упражнялись в строевой подготовке и штыковом бое на площади перед ратушей, у самого подножья проклятого горшка. Горшку, судя по всему, нравились эти экзерсисы: он наливался неприятным коричневым оттенком и, казалось, начинал притоптывать на месте в такт марширующим. Руководил ими все тот же предводитель католиков, уже успевший отпустить под длинным носом тоненькие, в ниточку, усики.
— Только так, — покровительственно втолковывал он стоявшему рядом главе евангелистов, — мы сможем противодействовать исламской заразе. Мы по-своему понимаем Христа, вы по-своему, но ведь есть и древние боги — те же Вотан с его смертоносным копьем и Донар с молотом-молнией. Крест — символ жертвенный, нам же сейчас нужнее символы победные. Пусть будет крест, но сложенный из копья и молота, силы и созидания. Тогда враги наши уразумеют, наконец, кто хозяин на этой земле.
— Страшные вещи вы говорите, — качая головой, перебил его предводитель меннонитской общины. — Настоящая вера не жаждет крови, она требует смирения. Где же ваша человечность, терпимость…
— За слово «терпимость» пора уже вешать, — отрезал католик. — Или вы не понимаете, что у нас идет война, жестокая и беспощадная? Или мы их, или они нас. Обращаться к людям в военное время с мирной проповедью может либо сумасшедший, либо изменник. Ступайте в пустыню, где никого нет, и проповедуйте там.
Неизвестно, в пустыню ли, но в скором времени меннониты и в самом деле ушли из города. Следом исчезли свидетели Иеговы, сочтя, что толковать о рае земном сподручней в более безопасном месте. Индуисты, растерявшиеся в круговерти событий, решили, что настала пора остановить колесо сансары, и наконец-то устроили массовое самосожжение, но до того неудачно, что огонь перекинулся на соседние дома и оставил без крова немалую часть хаттенвальдцев, совершенно, как всякая стихия, пренебрегая конфессиональной принадлежностью.