Сволочь

Юдовский Михаил Борисович

Уцелевших индуистов отловили, избили и выдворили из города. Буддисты, облюбовавшие городской парк, полностью отрешились от происходящего, проводя дни и ночи в медитациях. Из этого благословенного состояния они выходили лишь для того, чтобы подкрепить силы собранными в парке съедобными травами и кореньями и отразить нашествия «воинства Мары», как они называли вооруженных сограждан.

Мусульманская община, потерявшая несколько человек, мстила всем: иудеям — за то, что они иудеи, и за гибель собратьев, христианам — за нежелание жить в Хаттенвальде по законам шариата, буддистам — за язычество и идолопоклонство. Испытав

на себе смертоносность взрывчатых веществ, правоверные научились мастерить зажигательные бомбы и устроили в городе ряд терактов, разворотив больницу, пару аптек, несколько опустевших сувенирых лавок и дом, в котором обитала православная вдова и время от времени собирался штаб поредевшей и разрозненной православной общины. Вдова, пившая в это время чай, успела лишь заметить, как в нее летят осколки разбитого стекла, как сотрясаются стены, с потолка падает люстра, по воздуху плывут обломки развалившегося на части буфета, а из щелей между половицами выбиваются желтые язычки пламени.

Красавец-украинец обедал на кухне с женой — постным борщом, потому что мясо стало в городе редкостью — когда за окном заполыхало, и повалили черные клубы дыма.

— Оце дило, — проговорил он, вставая из-за стола и направляясь к кухонной двери.

— Ты куды? — строго вопросила жена. — Борща дойиж…

— Та хиба це борщ. Водычка бурякова. Нэ бачыш — дом горыть.

— Дом йому горыть. Скоро все гориты будэ. А може, вообще — кинэць свиту настанэ. Апокалипсис. Люды он кажуть — чорта в мисти бачылы.

— Кого?

— Чорта. Вночи прокрався. Вэсь чорный, падлюка, з голкамы в руках. Як людыну яку зустринэ, так голкою в нэи и штрыкнэ.

— Понятно, — ответил украинец. — Ну, я пийшов.

— Куды?

— Чорта твого ловыты. Кажу ж — дом горыть.

— Ага, — прикусила нижнюю губу жена. — Ну, йды. Йды до своей кацапочки.

— Чого це до моей кацапочки?

— Так то ж ее дом горыть. А то ты забув, дэ вин.

— А чого мэни помнить — я шо, до нэи в гости ходыв?.. Ладно, всэ, пийшов.

— Ты шо ж думаешь, якбы наша хата горила, вона б нас рятуваты прыбигла? — с обидой проговорила супруга украинца. — Чорта лысого з отакою дулею. Ще б и дровеняку пидкынула.

Украинец только рукою махнул, нацепил куртку и выскочил на улицу.

До горящего здания было меньше квартала, редкие прохожие на улицах оглядывались на пламя, покачивали головами и шли дальше, привыкнув за последнее время к таким зрелищам. Возле самого дома не было никого. Остатки стекол в разбитых окнах частью закоптились дочерна, а местами отражали отблески огня, бушующего внутри, дверь обуглилась и перекосилась. Украинец вышиб ее ударом ноги и вошел. Прихожая была заполнена едким дымом, дым забивал дыхание, слепил глаза. Почти наугад отыскал он вход в гостиную. Пол здесь уже пылал, осколки люстры зловеще сверкали, руины буфета громоздились посреди комнаты. Под ними в беспамятстве лежала вдова, израненная осколками. Украинец раскидал обломки, подхватил вдову на руки, вынес из гостиной в задымленную прихожую, из прихожей во двор, опустил на траву, наклонился, осторожно вытащил осколки стекла, вонзившиеся в ее руки и лицо, а затем припал губами к ее губам, делая искусственное дыхание.

Вдова, наконец, шумно выдохнула и открыла зеленые глаза.

— А, это ты, казак, — слабо, но насмешливо протянула она. — Все же решился

поцеловать меня. Чего ж так медлил-то?

— Лэжи тыхо, дура, — ответил украинец. — Наболтаешься еще. Повэн рот дыму мэни надыхала.

— Грубиян ты.

— А то!

Он снова подхватил ее на руки.

— И куда ж ты собрался меня нести? — поинтересовалась вдова. — Неужто в магистрат? Или сразу под венец?

— Ага, — ответил украинец, — под венец… Тут скоро всему венец будэ… Тебя б сейчас в больницу, так порушили все, бисови диты, к бисовий матэри… Може, аптека дэсь осталась. Болыть?

— Душа болыть.

— Пройдет. Потом. Трымайся за шыю!

Вдова обхватила его руками, и он понес ее улицами и переулками к городскому центру. Аптека, к которой они направлялись, оказалась разрушенной и разграбленной, у развалин шаталось несколько восточного вида людей, на сей раз в черных одеждах и с зелеными повязками на головах.

— Шо ж вы творите! — с каким-то отчаяньем произнес украинец. — Це ж аптека, ведь же ж самим лекарства понадобятся…

Мусульмане разом повернулись к нему.

— Ты что, шакал, смерти ищешь? — злобно вопросил их предводитель, низкорослый небритый человек с маленькими колючими глазами.

— Нашли чем пугать — смертью, — отозвался украинец. — Кругом смерть. Ладно бы меня — я ж чоловик, здоровый лоб. А оцю жиночку тэндитну, красуню таку, — за шо?

Мусульмане обступили их со всех сторон.

— А красивая, да, — оскалился один.

— Отойди, — нахмурился украинец.

— Жадный, да? Посмотреть хочу.

— Отойди, — повторил украинец.

— Отойди от них, — велел своему бойцу небритый предводитель. — Пусть идут. Вот отдашь свою жизнь во имя Аллаха, и будет тебе в раю семьдесят две гурии вместо одной кафирки.

Воины джихада расступились. Украинец двинулся прочь.

— Эй! — окликнул предводитель.

Украинец обернулся.

— Это отсрочка, — сообщил предводитель. — Все равно умрете.

— Ты, что ли, не умрешь?

— Умру. Но меня, когда я умру, встретит сам Аллах. А кто тебя будет ждать, неверный?

— Садочок, дэ вышни цвитуть, жона с дитками, казан з наварыстым борщем и пляшечка на столи.

— Тьфу! — сплюнул мусульманин. — Жалкий у тебя рай.

— Може и жалкий, — ответил украинец. — Може, я ничого в цых раях не понимаю. Зато ж и пэкла на зэмли нэ роблю.

И зашагал дальше, неся на руках вдову.

— Страшно было, казак? — спросила та.

— Чого там страшного… Двум смертям нэ буваты. У тебя опять кровь идет.

— Пустое. Ну, и куда ты меня теперь? Или так и будешь всю жизнь таскаться со мной на руках?

— Ага, робыты мэни бильше ничого. В парк тебя несу. Там эти. буддисты. Они хоть в травках лечебных разбираются, раз уж эти бесы все аптеки повзрывали. Да, кума, ты про черта слышала?

— Какого еще черта?

— Та от, кажуть люды, чорта в мисти бачылы. Чорный, булавками в людей штрыкае. Може, то бывший бургомистр помер и теперь чортом по городу швэндяе?

Вдова, хоть у нее и болело все тело, не удержалась и фыркнула.

— До чего ж вы, хохлы, суеверный народ! Чисто дети. Это ж, наверно, тот вудуист, что булавками ворожил, в город вернулся. А вам все черти мерещатся.

— С соседями-москалями поживешь, — обидчиво ответил украинец, — так нэ тилькы чорт, а и бабка його померещится.