Сволочей тоже жалко (сборник)

Токарева Виктория Самойловна

Стасик повез Алешу к старикам попрощаться.

Ольга Степановна понимала, что видит внука в последний раз. Она была больная, старая и нищая. Она ненавидела Костина, но молчала. Боялась, вдруг он разозлится, и это как-то скажется на Алеше. Приходилось терпеть. Стасик сносил ее ненависть и в глубине души соглашался с ней, с ненавистью. Ольга Степановна была хоть и гневливая, но практичная. Внук – единственное, что осталось. Но что она ему может дать? Только свое увядание. А брат Алеши – профессор в сказочной Америке,

стране больших возможностей.

Себя, конечно, жалко. Вот что приходится переживать на старости лет: потери, разлуку. Но в старости все вянет – и лицо, и нутро, и чувства. Вянет зависть, ненависть, восторг. Равнодушие – вот что расцветает.

Яков Григорьевич никак не выказывал своих чувств. Он понимал, что от него ничего не зависит, и не рыпался, как говорится. Он был благодарен Стасику за то, что у него оказался такой качественный старший сын. Он проложит дорогу Алеше, и Алеша заживет совершенно другой жизнью, какая им и не снилась. И очень хорошо, что Алеша будет жить с молодыми. Дети должны жить с ближайшим поколением, а не через поколение. Поэтому все не так хорошо, как хотелось бы, но и не так плохо, как могло бы быть. Лара могла умереть независимо от Костина. У нее было слабое здоровье. Тогда бы не было никакого ребенка, никакого продолжения.

Могла бы родить от актера-алкоголика, тогда бы родился ребенок с плохой наследственностью. А от Костина родился прекрасный талантливый мальчик, который будет жить в налаженной стране. Вырастет и разовьется, как зерно, попавшее в благодатную почву. А Россия – страна непредсказуемая. Здесь не одно, так другое. Когда-нибудь все образуется, конечно, но на это уйдет целая человеческая жизнь. Так что Костин – не злодей, а добрый ангел.

Эти мысли Яков Григорьевич высказал своей жене. Ольга Степановна посмотрела на мужа и сказала:

– Тебе ссы в глаза, скажешь дождь идет. Карась-идеалист.

Яков Григорьевич ничего не ответил. Себе дороже. Просто он помогал себе жить. Невыносимо жить с тяжелым сердцем и носить камень за пазухой. Когда прощаешь, легче дышится.

Прошло десять лет.

Клава тоже уехала в Америку. Сидела там с детьми. Американские няньки – дорогие и формальные.

Лида тронулась мозгами. Все время закрывала окна шторами, хотела скрыть, что происходит в доме. Постоянно пряталась в своей комнате. Иногда выходила и тихо спрашивала: «Можно я с тобой посижу?»

Стасик писал, но никому не предлагал свою продукцию. Просто писал, и все.

Костик звонил из Америки. Алеша поступил в самое престижное учебное заведение. Учится бесплатно по причине выдающихся способностей.

– Он не наркоман? – спрашивал Стасик.

– Нет, он не наркоман, – спокойно отвечал Костик.

– А откуда ты знаешь? Может, он скрывает…

– Он не предрасположен, папа…

Дело в этом. Все зависит от наследственности и образа жизни. Если человеку интересно в профессии, то наркотики не нужны.

Костик зазывал отца приехать

в Америку. Погостить.

И зазвал.

Стасик полетел самолетом «Аэрофлота». Он не очень доверял отечественным самолетам, они то и дело падали – то тут, то там. Стасик боялся сверзиться с многокилометровой высоты и лететь, лететь, кувыркаясь, и знать, что врежешься в землю, да еще и взорвешься под конец. Но самое ужасное – это, конечно, ждать удара.

Однако самолет благополучно долетел.

Стасика встретили и отвезли в замечательный дом с садом. В саду росли гранаты и апельсины. Сказка.

Несколько дней шла временная перекрутка. Стасик перепутал день с ночью и спал днем, как кот, а ночью не знал чем заняться… Говорят, что тигры и львы тоже дремлют весь день, а ночь – время охоты.

Стасик посетил Нью-Йорк. Побывал на Брайтон-Бич. Натурально, Одесса. Натурально, евреи.

Дом Костика стоял в горах, ближе к Голливуду. В Голливуде тоже селились евреи, но это были другие евреи: богатые, удачливые.

Стасик бродил по городу Лос-Анджелесу. Большая деревня. Без машины никуда. А машина у детей.

Лос-Анджелес, судя по названию, – мексиканский город. С мексиканским климатом.

Если здесь жить и работать, если здесь любовь, дело и дети, то можно жить везде. А если здесь только твое тело, при этом далеко не новое, то время тянется медленно.

Стасик просыпался от шагов.

Вот мягкие, шаркающие – это Марина собирается на работу.

Вот босые, торопливые, тукаяющие пяточками – это Алеша устремился в университет.

Стасик открывает глаза. Алеша замер против окна и смотрит в сад. Что-то увидел, может, птицу. Может, созревший гранат, а может, игру света на листьях.

Сад подступил к самому дому. Если открыть стеклянную дверь, можно выйти в сад босиком. Здесь нет зимы. Вместо зимы время дождей. А сейчас время солнца.

Стасик смотрит на своего младшего сына. Он стоит в ночной рубашке и похож на отрока, ученика Андрея Рублева, например. Или на сына Анны Карениной, только постарше. Он стоит, слегка скособочившись, одно плечо ниже другого. Солнце пронизывает комнату золотыми дрожащими лучами и пронизывает Алешины уши. Он соткан из солнца, его нечаянный мальчик. О! Как он его любит… Как он прячет эту любовь, буквально глотает ее в себя, как таблетку, чтобы никто не заметил. И эта таблетка любви задерживает его на земле. Хочется жить, потому что есть для кого.

В глубине дома – топот маленького стада. Это проснулись дети.

Через полчаса все успокаивается. Все разбежались по своим точкам. Тогда старик Стасик медленно встает. Он никому уже не мешает, никто на него не натыкается.

Клава варит ему кофе и спрашивает: «Три-два?» Это значит три ложки кофе и две сахара. Она знает, что «три-два», но все равно спрашивает.

Клава – кусочек Москвы, и ему это приятно. Она делает Стасику сырники, хотя Марина против сырников. Калорийно, там мука и яйца. Надо есть просто творог.