Свой почерк в режиссуре
Шрифт:
Короче говоря, Карцев специально прилетел на этот съемочный день — мало того, на следующий день в том павильоне, где мы снимаем квартиру, уже должна строиться другая декорация, то есть у нас для этой сцены запланирован один день.
И вот я прихожу утром на съемку, а меня огорошивают — одесский артист, которого я отобрал, пробовал и утвердил, артист, который должен был играть жениха, — его не будет. Я спрашиваю: «Как это не будет?» «А так, он театральный артист, и театр отправил его куда-то в другой город, на выездной спектакль». Что поделаешь, мы с вами по-прежнему существуем в советских условиях, хотя Советский Союз уже вроде давно распался. На Западе такого в принципе
Надо же кого-то снимать, я не могу отказаться от этой сцены, потому что у меня вылетят огромные деньги: съемочный день этот стоит тридцать пять тысяч долларов — значит, всё это загремит к чертовой матери. Карцев второй раз не прилетит, потому что у него, во-первых, долгие гастроли, во-вторых, он утвержден на большую роль в другой картине, и там начинаются съемки. Плюс, повторяю, завтра сломают декорацию. Короче, выхода нет, надо снимать.
И вот мне приносят кучу фотографий артистов, которые могут заменить этого жениха, я выбираю одну и говорю: «Хорошо. Вот этот, внешне он годится. Давайте!» Проходит час-два, и появляется этот артист. Мы начинаем репетировать, и выясняется, что артист этот просто ничего не может играть, он вообще из самодеятельности, и, как только он открывает рот, идет такая фальшь, что все просто в ступоре. Мы пробуем и так, и эдак — ничего не получается.
Карцев, который вообще по натуре паникер, — он артист, который всегда во всем сомневается, хватается за голову: «Это никогда у нас не выйдет!» Тогда Ваня Жидков, играющий моего героя, говорит: «Вы его запугали! Давайте я с ним во время перерыва пообщаюсь, настрою его». Я же уверен, что хоть три часа перерыв делай — если человек не может играть, ничего не получится. Уже и оператор мне говорит: «Ничего не поделать, давай снимать короткими кадрами!» Но у меня-то задумана вся сцена одним кадром со сложным внутрикадровым монтажом, и это, на мой взгляд, гораздо интереснее, чем ее дробить.
Я думаю, что же делать?
В чем причина, почему ничего не получается?
Внешне он вроде годится — такой смешной, длинный, деревянный парень — но как только открывает рот, у него все фальшивит. «Черт возьми, что ж такое?! — думаю я. — Может, тогда ему вообще не надо говорить или, если говорить, то так, чтобы его почти не было слышно?!»
И я обращаюсь к своим помощникам: «А ну-ка бегом в медпункт и принесите мне как можно больше бинтов!» Приносят бинты, и я прошу как следует забинтовать ему шею. Короче, ему заматывают шею, как будто у него огромные проблемы с горлом, и я ему говорю: «Все, теперь у тебя голоса нет. Ты будешь только сипеть. Там, где я скажу, у тебя будет чуть прорываться голос, а так — сипи, как будто ты пива холодного напился и говорить совсем не можешь!»
И сцена тут же заиграла, как только я лишил его голоса. Сцена сложилась, она идет на ура, зрительный зал всегда хохочет на этой сцене.
Я к чему так длинно рассказываю, — это чистый пример импровизации. Мы перевернули ситуацию: она была катастрофической, а в результате стала выигрышной. Если бы я сидел дома и думал, как сделать эту сцену лучше, я бы такого в жизни не придумал, потому что это живое, это происходит на глазах, на площадке. И когда я увидел, что ситуация безвыходная, я сконцентрировался, и выход был найден. Более того, и сама сцена стала лучше, чем если бы эту роль сыграл тот актер, которого я выбирал на кастинге и в котором был уверен. Я точно знаю, что в этом варианте сцена только выиграла.
Это все подтверждение той же мысли: если что-то идет
Представление персонажа
Значит, что такое импровизация, мы более-менее разобрались. Давайте теперь посмотрим самое начало одного фильма, это моя старая картина «Жил-был настройщик». Напомню, я вам уже говорил — очень важно, как мы начинаем картину, и очень важно, как мы ее заканчиваем.
Что же такое «начало картины»?
Тут нужно учитывать сразу несколько вещей. Первое — это, конечно, нужно взять зрителя за жабры и не отпускать. Первые пять минут очень важны!
Если в первые пять минут этого не произошло, вы не захватили внимание зрителя, дальше это сделать будет очень тяжело. Это должно произойти именно в первые пять минут, чтобы зритель сидел и никуда не рыпался. Кроме того, вам нужно обязательно представить главного героя, то есть должно быть понятно, кто, что и почему. И, наконец, вам нужно задать стилистику картины. Таким образом, в начале картины перед вами стоит сразу очень много задач.
Очень важны не только первые сцены и первые кадры, а даже титры очень важны — от того, как режиссер пишет начальные титры, зависит очень много. А титры в конечном счете, как и все в фильме, делает режиссер — кто бы ему что ни предлагал, все равно за все ответственен режиссер, и нет ни одной детали в фильме, которая может там возникнуть помимо воли режиссера. По-другому не бывает, если это настоящий режиссер.
Поэтому, когда я вижу первые титры, я уже сразу чувствую, насколько интересен режиссер, насколько он оригинально мыслит. Потому что титры — это уже подводка к картине, это уже представление будущего фильма.
Итак, я хочу показать вам первую сцену этой картины.
(Идет демонстрация фрагмента из фильма «Жил-был настройщик».)
Что я делал?
Я пытался представить зрителям моего персонажа (видите, это такой странноватый нелепый человек), успеть рассказать его историю без слов и задать одновременно и его характер, и общий настрой картины. Идея со сном была у меня придумана заранее, написана в сценарии, но внутри сцены многое рождалось импровизационно, и я очень хорошо помню, как это репетировалось. Ролан Быков, играющий настройщика, по натуре вообще прекрасный импровизатор — он много интересного предлагал прямо на площадке.
Я помню, что привез на эту съемку из дома целый сундук всякого барахла, и очень многое из этого сундука пошло в дело. Я вам вообще это советую — будьте барахольщиками. Я просто обожаю всякие барахолки, разные букинистические и антикварные лавки, вот все это старье, барахло — это моя слабость. Меня оторвать нельзя, когда я попадаю в такие места.
В Париже, например, — огромный квартал весь в этих рядах антикварных лавок, я могу там днями пропадать. В Одессе, кстати, тоже есть большая барахолка, но там — только по субботам. Короче, я когда в такие места попадаю, много всего покупаю и тащу к себе домой. Причем я очень часто даже не понимаю, для чего мне та или иная вещь, а потом выясняется, что и это где-то пригодилось, и это пошло в дело.