Свой среди чужих, чужой среди своих
Шрифт:
— Кабы другой кто сказал, внимания не обратил бы. А от председателя губчека такие речи слушать даже странно! — Никодимов рассердился, его. седые усы встопорщились.
— О том, что брат Шилова воевал у Семенова, а потом оказался в банде Соловейко, я знал давно! — Секретарь губкома Сарычев прихлопнул ладонью по столу. — И потом мы с Шиловым не первый день знакомы! Слава богу, еще против Колчака партизанили. Решительный мужик, не теряется в любой обстановке... Преданный делу революции. До конца... — Сарычев снял очки,
«Сказал все-таки. Ну, спасибо, Василий!» — И Липягин благодарно взглянул на секретаря.
Вновь молчание воцарилось за столом. Липягин решительно сказал:
— Тогда давайте голосовать!
— За всех сразу или по отдельности?
— За всех сразу! — ответили одновременно несколько человек. — Чего волынку тянуть?
— Кто «за»? — спросил Липягин.
Все, кроме Николая Кунгурова и Никодимова, подняли руки.
— Против?
Уверенно взметнулись вверх две руки. Все молча посмотрели на Кунгурова и Никодимова.
— Так, товарищи, кандидатуры приняты, — сказал Сарычев. — Теперь второе. Медлить с отправкой золота нельзя. Сегодня пятнадцатое. Послезавтра, семнадцатого, в шесть тридцать вечера пойдет поезд на Москву. Через Челябинск, Пермь. Вот этим поездом и предлагаю отправить товарищей.
— Слушай, Василий Антонович, а не маловато — четыре человека, а? Может, прибавим человек пять? Переоденем под мешочников, под мужиков... Все спокойней будет, — проговорил Липягин.
Сарычев выслушал, вздохнул:
— Эх, Степан, у тебя в одно ухо влетает, в другое вылетает... Ведь решили уже! Зачем говорить впустую... Товарищи, вы свободны. — Сарычев подвигал бумаги на столе. — Кунгурова и Липягина прошу остаться.
Люди поднимались, гремя стульями, торопливо закуривали и, переговариваясь, шли к массивным дверям с бронзовыми ручками.
Сарычев, Липягин и Кунгуров остались одни. Липягин отошел к высокому, узкому окну, отворил его и закурил самокрутку, пуская дым на улицу.
— Давай сюда ребят, — негромко сказал Сарычев, надевая очки.
Кунгуров прошел к дверям, отворил их и громко позвал:
— Глухов!
Появился красноармеец в длиннополой шинели, с винтовкой.
— Грунько, Шилова, Дмитриева и Лемеха вызови сюда.
Красноармеец козырнул и вышел, притворив, дверь.
Липягин стоял у окна, молча курил.
— Значит, послезавтра, — задумчиво произнес Кунгуров.
Грунько, невысокий, крепкий мужчина в линялой гимнастерке и вытертых кожаных галифе, не мигая, смотрел прямо перед собой.
— Повезете золото, собранное по всей губернии, — сказал Кунгуров. — Поедете вчетвером семнадцатого, в шесть тридцать.
— С кем? — спросил Грунько.
— Семнадцатого встретимся на вокзале, там узнаете. У вас почти два дня в запасе, можете отдохнуть. И еще: постарайтесь никуда не отлучаться из дому.
То же было
— Задание трудное и ответственное... — пристально Глядя в его напряженные глаза, говорил Кунгуров. — Не скрою, при обсуждении кандидатур я голосовал против тебя, товарищ Шилов.
— Брата вспомнили? — Шилов чуть усмехнулся.
— Разное вспоминали, — уклонился от ответа Кунгуров. — Но вот товарищи и... секретарь губкома Сарычев решили оказать тебе доверие. Так что сам понимаешь...
— Понимаю, — отозвался Шилов.
— Ну и хорошо! — Кунгуров откинулся на спинку стула, еще раз бросил на Шилова внимательный взгляд.
Сарычев и Липягин молчали.
— С кем поеду? — после паузы спросил Шилов.
— На вокзале узнаешь, — сказал Сарычев. Он встал, прошелся по комнате. — Ежели из Москвы протелеграфируете, что все в порядке, мы ваши портретики вот в эту рамочку поместим! — Секретарь губкома улыбнулся, сказал весело Липягину: — Э-эх, была не была! Дай закурить!
Дом стоял в глубине темного, мощенного булыжником двора. Дом был старый, из потемневших от времени бревен. В длинный, тускло освещенный коридор выходили двери, на которых висели замки: люди, кинув свое жилье, уехали в поисках лучшей жизни.
В доме теперь жили только двое: любопытная и скандальная бабенка Анфиса и Шилов. Комната его была в глубине коридора. Шилов лежал на железной кровати, поверх серого солдатского одеяла, смотрел на облупившийся потолок и курил. Кроме кровати в комнате стояли платяной шкаф, стол, стул и маленькая этажерка с книгами. На столе лежала стопка бумаг, матово поблескивали части разобранного пистолета системы «Смита и Вессона»: Шилов любил разбирать и смазывать свое оружие.
За дверью поскрипывала половицами Анфиса. Ее мучило любопытство: хотелось узнать, отчего это сосед Егор, чекист, сидит дома. Но спрашивать боялась и, томясь, бродила по коридору. Наконец не выдержав борьбы со своим любопытством, она распахнула дверь.
— Егор, — сказала она, тараща глаза и пытаясь изобразить на лице удивление и даже испуг, — Егор, чегой-то я сегодня на улице слышала, тебя, говорят, из чека выгнали?
Шилов повернул к Анфисе голову, ничего не сказал, только улыбнулся. Анфиса секунду помедлила, а потом опять спросила:
— Егор, правду говорят, а?
— Ничего ты, Анфиса, не слышала, — спокойно ответил Шилов. — Любопытно тебе очень, что я дома сижу, вот и несешь ерунду. Верно? — И Шилов снова улыбнулся.
— Вот черт проклятый! — Баба в сердцах хлопнула себя по бокам. — Все угадает! Неинтересно с тобой, Егор, в одной квартире жить.
Шилов засмеялся негромко. Анфиса хлопнула дверью, но тут же, приоткрыв снова, спросила:
— И вправду, чего дома-то торчишь? Случилось что?