Свой среди чужих, чужой среди своих

Володарский Эдуард Яковлевич

Шилов не ответил.

— На базаре бабы баяли, столько золота со всей губернии собрали, будто в чека все подвалы битком набиты.

Шилов не ответил.

— Эх, ты-и... — Анфиса укоризненно покачала головой. — Я-то думала, с чекистом в одной квартире жить буду, столько новенького, интересненького понаслушаюсь. А ты... — И ее растрепанная голова исчезла за дверью.

Шилов полежал еще немного, потом сел к столу и медленно начал собирать пистолет.

Была

глубокая ночь, Шилов спокойно спал, завернувшись в одеяло. Он не слышал, как к его дому подъехал автомобиль, не видел, как из него вышел человек. Вздрогнул, когда в окно громко постучали.

Задребезжало стекло. Приученный работой, Шилов спешить не стал. Он взвел курок, осторожно подошел к окну, прижавшись спиной к стене.

— Кто? — негромки спросил он.

— Егор Макарыч, я от Липягина! Пакет! Срочно!

Шилов открыл окно. На улице было совсем черно, и лицо приехавшего человека смутно белело.

— Иди к крыльцу, я открою, — сказал Шилов.

— Не надо. Вот возьмите, времени нет, — ответил человек.

Шилов взял протянутый ему из темноты пакет.

— Мы ждем вас в машине. Скорей, Егор Макарыч! — проговорил посыльный, и Шилов услышал удалявшиеся быстрые шаги. Смутно доносился сквозь открытое окно стук мотора.

Шилов рванул сургуч на пакете, развернул бумагу. Прочел.

«Егор! Срочно! Отправка назначена на сегодня. Десять минут на сборы! Подробности на вокзале. Липягин».

Шилов еще дочитывал бумагу, а рука его уже потянулась к гимнастерке. Застегнув кожанку, он схватил ремень с пистолетной кобурой и выбежал из комнаты.

У ворот стоял большой открытый лимузин. Мотор работал. Шилов вскочил в машину, поздоровался негромко.

— Здравствуйте, товарищи, — и по очереди пожал притянутые руки.

В плотной угольной темноте лиц не было видно. Только сидевшего напротив Шилов смог разглядеть: длинное, узкое лицо, коротко остриженные, ежиком, волосы и светлые, навыкате, глаза.

Мотор заработал громче, и машина покатилась, переваливаясь, по узкой, горбатой улочке.

Той же ночью на станции Кедровка в маленьком полутемном строении зазвонил телефон.

Дремавший у телеграфного аппарата начальник станции Ванюкин испуганно вздрогнул и торопливо снял трубку. Это был сутулый, остроплечий человек в плохо сидевшей на нем форме железнодорожника. Тонкие губы, жиденькие усы, чахлая бороденка и туго обтянутые темной кожей скулы, глубоко посаженные маленькие глаза — все это делало лицо начальника станции непривлекательным. На вид трудно было сказать, сколько ему лет, однако выглядел он наверняка старше, чем ему было на самом деле.

—

Подождите минутку, — сказал Ванюкин, постоял с трубкой молча и снова приложил ее к уху. — Слушаю.

Он молча кивал, внимательно слушая, потом, сказав «До свидания», повесил трубку.

— Ну что? — раздался голос из глубокого кресла, стоявшего у канцелярского стола.

— Выехали, — ответил Ванюкин.

Он подошел ближе к креслу, подцепил рукой стул и сел на него верхом, облокотившись о спинку локтями.

— Выехали, — повторил он.

В кресле, вытянув ноги, сидел небольшого роста, плотный человек в кожанке, перетянутой ремнями. На коленях у него лежала фуражка со звездочкой. Человек в кресле громко зевнул и потянулся, хрустнув суставами, заскрипев новой кожанкой и ремнями.

— Вот и хорошо, — сказал он, потом вынул из кармана сверток, подал Ванюкину: — Здесь все. Держи до приказа.

Ванюкин кивнул, взвесил на руке сверток.

— А шприц? — спросил он.

— Я сказал: здесь все! — недовольно повторил человек.

Ванюкин спрятал сверток в ящик канцелярского стола, повернул ключ.

— Не понимаю, зачем все это? — пробормотал Ванюкин. — После операции он мог бы уходить.

— Он никуда не может уйти без распоряжения центра, — ответил человек. — И вообще, голубчик Ванюкин, советую не утруждать свой чахлый мозг подобными мыслями, не по вашему департаменту. — Он подкинул в воздух фуражку. Дважды перевернувшись, она шлепнулась ему на голову, чуть набекрень. Человек в кожанке усмехнулся, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

Раннее утро. Солнце хотя и встало, но в квартиру, где жил Шилов, лучи заглядывали только к полудню. Оттого в этот ранний час здесь было довольно темно. Анфиса занималась на кухне хозяйством, достала из-под стола плетеную корзинку с луком, высыпала на стол несколько луковиц и, очистив, принялась резать тонкими круглыми дольками. Делая все ловко, уверенно, она разговаривала с Шиловым. Правда, разговором это назвать было трудно, потому что тараторила одна Анфиса, надеясь, что Шилов слышит ее через приоткрытую дверь. Шилов из комнаты не отзывался.

— Егор, ну, скажи, — громко говорила Анфиса, — с кем ты ночью у себя возился, а? Егор! Вот доложу твоему начальству, что ты бабу себе завел! — Она засмеялась. — И взгреют тебя по партейной линии.

Из комнаты никто не отзывался.

— Вредный ты человек, Егор, — снова заговорила Анфиса, не дождавшись ответа. — Скучно с тобой. Съеду я отсюда или тебя выгоню. — Эта шутка Анфисе очень понравилась, и она захохотала. — Эх, Егор, Егор, а еще чекист.