Свой среди своих
Шрифт:
Видимо, кто-то оставил на фото непотушенную папиросу.
Печатники несколько минут тупо разглядывали «исходники», пока один не предложил «совместить», взяв с одной фотографии низ и самый верх, а с другой центр. Предложение прошло на «ура», и работа закипела.
С бумажками, на которых значились имена кандидатов, тоже было не всё гладко.
В текст Шмулевича заворачивали селедочные очистки, и на нем едва проглядывали первые четыре буквы фамилии. Караваеву повезло больше, его бумагу просто использовали для протирки стаканов, потому слова «профессор» и «Караваев» читались явно.
Типографы немного поспорили
Мнения разделились: одни настаивали на том, что Караваева зовут Шмулий, другие – что он профессор из Школы модернизации управленческих линеаризаций. Спонтанно возникла драка, в которой победу одержали сторонники иудейского имени.
Ранним утром за плакатами прибыли молодые расклейщики, которым было абсолютно по барабану, что вешать на места для наглядной агитации.
И к началу рабочего дня, как и было обещано, с сотен столбов на горожан смотрел носатый гражданин в форме РНЕ, а подпись под композиционным портретом извещала, что это профессор Шмулий Караваев, кандидат по двести девятому избирательному округу, чьим лозунгом было изречение из ободрительной речи пророка Мохаммеда к своим сторонникам после неудачной для них Огодской битвы: «Не унывайте, не печальтесь; если вы верующие, то будете выше неверных» [130] .
[130]Коран, глава (3) семейство Имран, сура 133.
Откуда взялась фраза из Священной Книги, так потом и не выяснили. Видать, навеяло кому-то из наборщиков.
Скандал получился изрядный.
Караваев и Шмулевич заявились в типографию вместе с толпами своих последователей, однако выломать запертые печатниками изнутри металлические двери они не смогли и потому начали махаться друг с другом, повизгивая о «проплаченной провокации» соперника. Приехал ОМОН, бойцы которого отдубасили всех участников мероприятия и отправили наиболее рьяных в районный ИВС [131] .
[131]Изолятор временного содержания.
Среди задержанных оказался Караваев, а вот Шмулевичу удалось ускользнуть.
Профессор долго бросался на железную дверь камеры, требовал вызвать представителей прессы, но, кроме очень одинокого и сильно поддатого Андрея Николащенко из «Нового Петербурга», так никто и не явился.
Караваев получил пятнадцать суток, грустно провел их с метлой в руках на городских улицах и еще более возненавидел «хитрых пархатых», организовавших, по его мнению, операцию по дискредитации профессора в глазах избирателей.
Счастливо избежавший ареста Шмулевич затаился и появился на публике только через неделю, хватаясь за сердце каждый раз при воспоминаниях о знакомстве с милицейскими дубинками…
Егор прочитал статью, понял, что никакой интересной информации она не содержит и не достойна для включения в очередную аналитическую справку, и погрузился в изучение материала о проведенной на Горбатом мосту в Москве акции «Солдатских матерей и дочерей», направленной на принуждение правительства и Президента дать Чечне полную независимость от России да еще и
Начальник четвертого отдела ОРБ Черноморска подполковник Слива прилип к экрану телевизора и даже дотронулся до него пальцем, когда капитан Джаник по его просьбе нажал кнопку «стоп-кадр» на пульте дистанционного управления видеокомплексом.
– А это еще кто такой? – Слива всмотрелся в смутно знакомое лицо, застывшее вполоборота в углу экрана.
– Малик Пипия. Кличка «Батоно», – пояснил капитан. – Двадцать девять лет, родился в Баку, отец грузин, мать азербайджанка. Отвечает у Арцоева за транспорт. Курирует в основном прохождение фур с фруктами, договаривается с ГИБДД…
– Задолбали меня эти чернозадые. – Юрий Степанович нашарил пачку «Salem Slim Lights 100's» и, не глядя, вытащил из нее тонюсенькую ментоловую сигарету, более подходящую девице легкого поведения, чем суровому борцу с организованной преступностью. – Арцоев, Баграев… Один азер, другой чичик, а фамилии, как из одного списка…
– На отправку в лагерь, – угодливо поддержал Аслан Алиевич Джаник.
Слива посмотрел на смуглого капитана и поперхнулся.
– А сам-то ты из каких краев?
– Отсюда, господин подполковник. С детства живу, как и родители. Мама из казаков с Запорожья, отец аварец.
– Нормально, – кивнул Слива, бывший большим почитателем экс-губернатора Краснодарского края и сторонником выселения всех «черных» в резервации на берегу Северного Ледовитого океана.
Что, впрочем, не мешало подполковнику брать у кавказцев-коммерсантов деньги и оказывать им мелкие услуги. Но Юрий Степанович воспринимал данный процесс, как сбор дани с «нецивилизованных» народов и потому совершенно не рефлексировал на этот счет.
– Что «Батоно» делал на нефтеналивном терминале? – вернулся Слива к теме разговора.
– Болтал о чем-то с Коробцовым. – Джаник назвал фамилию начальника службы безопасности порта. – Минут тридцать «тёрли» [132] . Мне показалось, что Коробцов чем-то недоволен…
– С чего ты взял?
– На записи этого нет, – капитан сам производил видеосъемку и знал, что не попало в кадр, – но под конец разговора Коробцов чуть ли не орал на Пипию.
– А тот?
– Пытался что-то говорить, но вяло.
– Почему это не записали? – насупился подполковник.
– Они отошли за угол насосной станции, а камера у нас в машине была. Опасно было вытаскивать. Я сам-то прошел, но там место больно открытое, оператора могли засечь.
[132]Тереть – обсуждать какую-либо серьезную проблему (жарг.).
– Правильно, – похвалил Слива предусмотрительного оперативника. – Раскрывать наш интерес к азерам пока не надо… О чем шла речь, не просек?
– Что-то связанное с соляркой. То ли Пипия хотел получать ее с терминала по оптовой цене, то ли вообще по бартеру, – осторожно высказался Джаник. – Я ж близко не мог подойти.
– Солярка? – Начальник четвертого отдела сложил губы куриной гузкой. – А что это азеры на территорию Баграева полезли?
– Сам удивляюсь…
– У тебя люди близко к Арцоеву есть?