Своя Беда не тянет
Шрифт:
— Заходи, — сказал я Ритке. — Что, типа поменяла машину?
— Поменяла взгляды на жизнь.
— Мне тоже сегодня советовали.
— Тогда давай к нам на курсы.
— Какие?
— Какие-то мудреные психологические курсы, где учат оптимистично смотреть на вещи.
— Денег не жалко? Зачем менту психологические курсы?
— Ну, спасибо, Дроздов.
— Сазонов.
— Черт ногу сломит. У собаки два имени, у тебя два имени, еще у кого?
— У кактуса.
— У кактуса. — Ритка отрешенно уставилась на старое пианино. — А насчет того, зачем вороне
— Сазонов.
— У меня интуиция. Я просыпаюсь за минуту до звонка! — Ритка встала, скинула шубу, осталась в красном вязаном свитерке и джинсах. Она подошла к пианино и присела на крышку. Не зря я приволок сюда старый инструмент — хоть какой-то комфорт гостям.
— Ни разу не ошиблась. За минуту! Беру трубку, соображаю с трудом, и всегда происходит один и тот же диалог. Дежурный, непременно со злорадством:
— Спишь?
— Нет, пирожки стряпаю.
— Лучше бы сухари сушила.
Я нашариваю в темноте форму, одеваюсь.
— Ну что, оделась?
— Да, роликовые коньки нахлобучила.
— Давай, шуруй по холодку. Тревога! Целую.
Ну, думаю, хорошо хоть поцеловал. Хватаю тревожный чемоданчик и бегу. На построении выясняется, что свисток у меня одной, у остальных — дети дома из карманов повытаскивали. Начинаю его за спинами передавать. Каждый мой свисток показывает проверяющему, он его рассматривает и кричит: «Молодец, боец!» А ты говоришь, зачем менту психологические курсы! Чтобы с ума не сойти! Кстати, в твоем классе ученичок есть, Баранов. Он у меня раньше на учете стоял, но как ты классным стал, он в примерные заделался.
— Что, опять подрался?
— Да нет, в телефонные террористы заделался!
— Брось! — От удивления я вывалил кашу мимо собачьей миски. Рон отпихнул мои руки мокрым носом и стал подъедать горячее варево прямо с пола. — И кого он терроризирует?
— Меня! Дроздов, Сазонов, поговори с ним, миленький! Спасу от него нет! Он ничего такого не делает, шутит просто, но спасу от него нет! Он же картавый! Звонит по десять раз на день мне в инспекцию, и каждый раз старательно меняя голос, спрашивает:
— Махгахита Хеохгиевна, угадайте с тхег хаз, кто вам звонит?
Я ору:
— Ты, Баранов, ты!
А он мне восторженно:
— И как это вы дохадываетесь?
Ну не говорить же ему, что он картавый. Травма у ребенка будет. Достал, сил моих нет.
Я заржал.
— Ладно, Ритка, больше он звонить тебе не будет. Я найду аргументы, не травмируя его самолюбие. Ты за этим пришла?
— Нет, — отрезала она жестко и присела на табуретку к столу. Когда она начинала говорить таким тоном, глаза ее становились стальными и, если честно, хотелось найти массу срочных дел, чтобы
— Кашу хочешь? — решил я оттянуть неприятности.
— Собачью? Нет, спасибо.
— А что? Я солил. И масла кинул.
— Сам и лопай.
Я взял ложку и стал из кастрюли поглощать остатки каши. Рон чавкал в углу, вылизывая пол.
— Дай попить! — попросила вдруг Ритка.
Я удивился, нашел жестяную кружку и плеснул туда минералки.
— Не могу из металлической, дай стакан.
— Нет стакана.
— Был.
— Разбил.
Ритка открыла свою сумку-баул и вытащила оттуда полиэтиленовый пакет. В пакете лежал… мой стакан, пропавший после визита Питрова. Это был точно он — из школьной столовой, прозрачный, граненый стакан с отбитым, щербатым краем.
— Твой, — сказала Ритка, и, сканируя мои мысли, добавила:
— Упертый из школьной столовой, граненый, с отбитым краем.
Почему-то мне не было охоты признаваться, что это мой стакан.
— Если и мой, то как он у тебя очутился?
Ритка выпила из кружки минералку, и отвела от меня сверлящий взгляд.
— Наш эксперт-криминалист за мной ухлестывает.
— Молодец! — похвалил я эксперта-криминалиста.
— Вечерами он зовет меня в свой кабинет пить чай, покупает дорогие конфеты, хорошие сигареты.
Я кивнул. Шутить у меня отпала охота.
— Вчера вечером, когда мы пили у него чай, я заметила на столе твой стакан. Узнала по отбитому краю и спросила, что за трофей. Он сказал, что Питров из прокуратуры попросил его пальцы сличить с отпечатками на «Макарове», который по делу Грибанова…
Я почувствовал, что желудок мой больше не хочет собачьей каши, и поставил кастрюлю на стол.
— Сличил? — спросил я Ритку голосом, который не мог принадлежать мне.
— Не успел, — по-прежнему не глядя на меня, сказала Ритка. — Стакан я незаметно сперла. Ведь Питров незаконно его у тебя изъял. Украл, можно сказать. А экспертизу попросил по дружбе сделать. Так, для себя.
Я решил не срывать своего облегчения. Меня опять потянуло на шутки.
— Может, ты и «Макаров» от пальчиков протерла?
— Протерла, — кивнула Ритка. — Я, Сазонов, Дроздов, на пенсию через месяц решила уйти. Двадцать лет работы в милиции. Хватит.
Я не знал, что сказать. Я решил помыть кастрюлю из-под каши и налил воды в умывальник.
— Ты мне ничего не хочешь сказать? — неожиданно жалобно спросила Ритка.
— Спасибо, Рит. Понимаешь, меня в эту историю упорно кто-то замешивает. Я разберусь.
Ритка резко встала, наверное, она ждала признаний. А, может, более нежной благодарности? С какой это радости она так печется обо мне, что готова рисковать служебным положением? Я не мог ничего предложить ей взамен. Кроме благодарности. Я снова сказал:
— Спасибо.
Она надела шубу и пошла к двери.
— И еще, — не оборачиваясь, сказала она, — в тот день, когда удрал этот бомж, перед землетрясением, дежурный Луговой сказал, что ты приходил в отделение, ко мне. Но вернулся с порога в машину и больше не возвращался.