Священный ужас

Мэрфи Уоррен

— Фью! — присвистнул Харроу.

— Ух ты! — не удержался Долтон.

— Ничего особенного, — сказал Хант и последним ударом — каких-то два дюйма — загнал мяч в лунку, закончив трек в четыре удара.

— Мы должны вам по тридцать три цента каждый, — сказал Долгой. — Итого: шестьдесят шесть центов. — И он заставил Харроу вытащить мелочь из кармана и отсчитать требуемую сумму.

— Давайте теперь сыграем на шестьдесят шесть центов, — предложил Долтон.

— Я хочу отыграться. А ты как, В. Родефер?

— Еще как, — заявил Харроу, которому на прохождение трека

пришлось затратить девять ударов. При этом он еще и жульничал. Долтон затратил семь ударов, причем завершающий удар был довольно неплох.

Норма ударов на следующем треке тоже была равна четырем, и Хант преодолел этот трек аналогично первому: впечатляющий полет мяча и последний удар в лунку с расстояния в четыре дюйма.

— Теперь у вас доллар и тридцать два цента. Удвоим или хватит?

— Длина следующего трека — сто семьдесят ярдов, норма ударов — три. Я на таких — супер, — заявил Хант.

— Посмотрим, какой вы «супер».

А «супер» был вот какой: мяч летал, как птичка, всего было затрачено два удара, а потом Хант обнаружил, что играет на следующем треке на два доллара шестьдесят четыре цента. Проходя трек за треком и загоняя мячи в лунки, новые друзья продолжали расспрашивать его об «этом» и каждый раз удваивали ставки, говоря, что они не упустят шанса отыграться. К седьмому треку ставка увеличилась до сорока двух долларов двадцати четырех центов, и Хант вовсю разговорился со своими новыми друзьями.

Его мама, объяснил он, заставила его пообещать никогда не пользоваться «этим» для того, чтобы заработать себе на пропитание, так как этот семейный дар имел мрачное прошлое. Далеко не всегда им пользовались ради победы в спортивных состязаниях. Изначально это был способ заработать с помощью ножа и ружья. Де Шеф — старинное французское имя. Род ведет свое начало от одного из слуг при дворе Людовика Четырнадцатого. Слуга был помощником шеф-повара, но королю пришлось возвести его в дворянское достоинство, чтобы он получил право убивать дворян. Все дело началось, когда по приглашению короля ко двору прибыл убийца — иначе его не назовешь — откуда-то с Востока. Хант не знал, хорошо ли знают историю Долгой и Харроу, но объяснил, что в то время Король-Солнце — так называли Людовика — столкнулся с сильной оппозицией со стороны местных феодалов. Он хотел объединить страну.

Ну, и этому убийце Франция чем-то не приглянулась. Единственная его характеристика, сохранившаяся в роду Де Шефов, — это то, что он не был китайцем. Так вот, Франция ему не понравилась. И тогда король, который испытывал к нему глубочайшее уважение — а может быть, страх, пообещал заплатить огромную сумму, если этот азиат обучит некоторых из преданных королю дворян части того, что он умеет делать. По-видимому, этот азиат был очень хорош, просто великолепен.

— Мы считаем, что великолепны вы, — сказал Харроу, отсчитывая сто шестьдесят девять долларов — в казначейских билетах — и запихивая их в карман Ханту. Они уже отыграли на десятом треке и теперь возвращались в здание клуба.

— Да нет, куда мне до него. Я хочу сказать, мои способности — это ничто или почти ничто в сравнении

с его. Ну, как бы то ни было, но ни один из дворян не смог ничему научиться, а потом этот азиат обнаружил, что помощник шеф-повара может, а король сказал, что простолюдин не имеет права убивать дворян, и для разрешения проблемы, как это принято во Франции, они придумали, будто один из его предков был незаконнорожденным сыном кого-то из знати, а значит, в его жилах текла дворянская кровь, и теперь, обучившись «этому» у азиата, он мог укокошить любого дворянина, какого укажет ему король. И с тех пор, как перед революцией Де Шефы приехали сюда, все они вроде как зарабатывали на жизнь именно таким способом. Пока дело не дошло до моей матери. Мама сказала: хватит, и заставила меня пообещать, что я никогда не стану использовать свой талант ради денег.

— Благородный порыв и благородное обещание, — сказал Долтон. — Но если что-то неправильно, неистинно, то это не может быть благородно, так?

— Пожалуй, так, — согласился Хант Выиграв 337 долларов 92 цента, он предложил заплатить за обед. Когда он выложил почти двести долларов за обед на троих у «Максима» и тем самым потратил большую часть своего выигрыша, Уинтроп Долтон сообщил ему, что он и так уже нарушил данное матери обещание.

— Но ведь все начиналось с тридцати трех центов! Я всегда играл на обед, иногда на выпивку или на пару баксов.

— Что ж, а теперь это — триста тридцать семь долларов и девяносто два цента.

— Я верну.

— Это не будет означать, что вы не нарушили обещания, и честно говоря, нам не нужны ваши деньги. Наблюдать вас в работе было истинным удовольствием.

— Колоссальным, — подтвердил Харроу. — Одно из пятнадцати самых незабываемых впечатлений в жизни.

— Вам неприятно, что вы нарушили обещание? — спросил Долтон.

— Да, — ответил Хант.

— Но все было нормально, пока вы не стали об этом задумываться. Когда вы нарушали обещание, не отдавая себе в этом отчета, все было прекрасно. Да или нет?

— Ну-у, да, — признался Хант.

— Вы себе друг или враг? — задал вопрос Харроу.

— Думаю, я себе друг.

— Тогда зачем же вы заставляете себя страдать?

— Я, э-э, я обещал.

— Правильно. И, храня верность данному вами обещанию, вы готовы обречь себя на голод, заставить себя жить в нищете — вы ведь разорены, и вообще причинить себе боль. Неужели вы и вправду думаете, что обязаны причинять себе боль?

— Ну-у, нет.

— Тогда зачем вы это делаете?

— Меня учили, что обещание есть обещание.

— Вас много чему учили. И меня тоже научили огромному множеству таких вещей, которые сделали меня жалким и несчастным и, честно говоря довольно противным человеком, — сказал Долтон.

— Вы можете уйти отсюда нищим, — добавил Харроу. — Вы можете возвратить нам долг. Вы можете даже считать, что должны нам за обед, и целый месяц отказывать себе в еде, чтобы расплатиться со мной, хотя мне эти деньги абсолютно не нужны. Вы станете от этого счастливее?

— Конечно, нет, — ответил Хант.

— Значит, это довольно глупо, так?