Святая Грусть
Шрифт:
Остывая от песни, огнекрылый Будимир прогулялся по площадке, горделиво пританцовывая и мелодично позвякивая шпорами. Приблизился к хозяину. Теплым клювом за рукав подергал.
Тот спохватился – в карман полез.
– Извини, соколик. Совсем забыл… Сейчас.
Щёлкнули замочки на дорогой шкатулке. Петух покосился, как бы оценивая. Живо склюнул с ладошки крупное жемчужное зерно. Клевок был сильный – из пробитой кожи выкатился крохотный рубин. И снова петух покосился, подумав, что это настоящий драгоценный камень и награду за сегодняшнее пение.
– Осторожней,
– Из-виз-низ!
Нахмуривая брови, Соколинский улыбнулся, прикидываясь непонимающим:
Кто? Я извинись? Ну, ты нахал, соколик. Наглечанин ты после этого.
Из-виз-ни! – поправился петух и добавил шепотом: – Ко-ко-шо?
– Хорошо, хорошо. Иди к невестам. Ждут. Спасибо за работу.
Костяными ножницами клюва зажимая крупное жемчужное зерно, петух пошёл, позванивая шпорами, самодовольно потрясая гребнем: опять нацелился подарок сделать своей любимой дворцовой курочке; у него их штук пятнадцать и все любимые; у каждой на лапке сверкает изумительный перстень, а то и не один; на шеях – на сытых зобах – перекатываются ожерелья жемчуга, алмазные кулоны, амулеты, загадочный «куриный Бог» и таинственные талисманы, хранящие от того, чтоб не попасть под топор и не сделаться вкусной похлебкой… Никогда с пустым клювом не возвращался петух в свой гарем. Дамские штучки постоянно дарил своим ненаглядным подругам. Вот почему они ждали его с нетерпением.
И – не дождались однажды…
Глава девятая. Секреты и сказки великого странника
Ребятишки страсть как полюбили Устю Оглашенного. С ним было интересно, увлекательно. Про всякую травиночку, про каждую пылиночку он тебе расскажет, словно песню пропоёт, про любую козявку-малявку. И откуда он только берет все эти побаски?.. Любили Оглашенного. Ждали.
Ещё, бывало, только-только пыль по-над дорогой закудрявится, а кто-то самый глазастый, сидящий на самом высоком дереве, уже свистит, сигналы подаёт своей конопатой чумазой братве. Ребятишки бегут за деревню, встречают и гостинцы принимают.
– Ну, как вы тут без меня жили-поживали?
– Мы скучали! – чуть ли не хором говорят ребятишки.
А что от скуки делали? Не бедокурили? Выполняли главную царскую заповедь? Что царь Грустный Первый говорил нам? Кто подскажет?
Ребятишки начинали вспоминать – наперебой:
– Когда тебе не хочется делать что-то хорошее, доброе людям – подумай о том, что Христос не гнушался даже ноги мыть своим ученикам…
– Молодцы, сорванцы. Хорошо запомнили царёво слово.
Взрослые тоже любили юродивого, хотя и не так горячо и открыто, как дети. Дети – сердцем любили, а взрослые – умом. Устя Оглашенный ходил куда-то за живой водою, а потом раздавал её – монастырям, церквам и всем, кто хотел «оживиться».
Где ты берёшь её, такую чудную? – допытывался кое-кто из дурохамцев, прикидываясь милым святогрустным
В горах, – простодушно отвечал Устин.
Горы большие. Где именно?
А там, где зарождается Хрусталь-река.
Бывал я там, да что-то не нашёл живую воду.
Плохо смотрел, комар тебя забодай.
– А ты бы взял меня с собою – посмотреть, – приставал дурохамец.
Не велено.
Это кто же тебе не велел?
Устя пальцем показал на небо. Дурохамец проследил за корявым перстом юродивого:
– Бог, что ли? Да иди ты… Брешешь!
Устя отвернулся и пошёл, мелькая босыми пятками.
Волшебные птицедевы – сказочные Сирины и Алконосты с лицами прекрасных девушек – полетели следом за юродивым, человечьими голосами напевая тихие молитвы. Когда-то птицедевы эти были деревянными, были хрустальными – юродивый сам делал их. А живыми они становились после живой святой водицы. Так говорили в народе. И неспроста говорили. Были когда-то на этой земле мастера-кудесники; какие только штуки не выделывали из холодного хрусталя, добытого зимою на Хрусталь-реке; слово заветное знали те мастера, знали порошки и прочие премудрости, чтобы хрустальные поделки не таяли под солнцем или когда поставишь их поближе к открытому огню… Много чего знали святогрустные мастера, только одного секрета не могли добиться: какая такая живая вода оживляла Сиринов и Алконостов, сделанных руками юродивого?
Скажи, – просили мастера, – ведь помрёшь, не дай Бог, в могилу секрет унесешь.
Скажу, – обещал он. – В аккурат перед смертью.
Ну, хорошо, не говори как можно дольше. Живи себе. Сами узнаем.
Среди мастеров затесался один дурохамец, послушал такой разговор и смекнул: «Перед смертью откроет секрет? Эге! Это мы живо устроим!»
Дурохамец пошёл по пятам, выслеживая, когда и где юродивый берёт живую воду, какое дерево рубит, какие хрусталинки добывает в реке для своих преподобных Сиринов и Алконостов.
Целый год ходил за ним – ничего не выходил.
«Пора его кончать! – решил. – Перед смертью скажет!»
Сегодня – после очередной грозы – юродивый снова отправился за живою водой. В горах камнепады гремели – сорвало дождевыми потоками. Угрюмый гул гулял в ущельях. Промокшие испуганные птицы перелетали с дерева на дерево. Камни там и тут перебегали дорогу Устину Оглашенному – перебегали очень близко, ударяясь друг о дружку, высекая искры. А иногда каменюка пролетал над головою, «причесать» норовил.
– Ишь ты, забодай тебя комар, – шептал юродивый. – Распрыгались тутока, что тебе лягушки на болоте. Устя ходит под Богом, так што неча тут прыгать. За спиной раздался крик…
Он повернулся и увидел дурохамца. В кровь разбитый, бледный – лежит под скалою. Какой-то шальной каменюка ударил его – сознание вышиб на время. И хорошо, что под рукою Оглашенного оказалась живая вода; он уже сходил за нею, возвращался. Без этой «живинки» дурохамец умер бы на месте. Наклоняясь над ним, юродивый покапал, покропил дымящуюся рану. И она зарубцевалась почти мигом. Дурохамец поднялся.