Святая Грусть
Шрифт:
– Вот спасибо старик!
– Да об чём разговор?
А что после было – юродивый не помнит. Очнулся Устя Оглашенный на дне промозглой пропасти, похожей на огромную могилу. Посмотрел по сторонам – и глазам не верит.
Гром Громолвович? Ты?
Я! – грохнул грозный бас.
А ты чего здесь?
Я здесь живу!
А я што делаю?
А ты помираешь, старик. Тебя дурохамец с горы столкнул.
Не-е, – улыбнулся юродивый. – Устя ходит под Богом. Устя век не помрет.
И правда не помер. Волшебные Сирины и Алконосты прилетели к нему, живой водицы в клювах принесли –
– Вот хорошо, – обрадовался он, – спасибо дурохамцу, а то бы никогда не побывал в гостях у Грома Громолвовича. Я думал, у тебя хоромы царские, а тут, смотрю, какая-то берложина.
– Мои хоромы далеко, – загрохотал незримый Гром Громолвович. – А здесь-то я на время приютился.
Весенний Гром Громолвович нашёл себе тёмную глубокую берлогу на дне туманной пропасти, где валуны заволосатели сырой зелёной мшиной, где пахнет сладковатым и густым настоем зелени, воды, камней и различных кореньев.
Растревоженный петушиными криками, он заворочался в берлоге, что-то прогромолвил недовольным басом – эхо закачало кедры, стоящие на закрайках пропасти.
Приподнимаясь, Гром Громолвович потряс косматой тучей, растущей на загривке. Грязные когти, похожие на обломки источенных молний, заскребли по валунам, сдирая мох. Камни покатились под речной уклон – засверкала расцарапанная золотая россыпь, жарким угольём слепящая глаза. Лохматой лапой кверху кинув эти «уголья», Гром Громолвович сердито засопел…
По траве, по лужам, по деревьям Царь-Города пробежала сильная рябь. Нечастые, но крупные капли – величиной с орешину! – забарабанили по стенам, башням и церковным куполам. А потом золотая шрапнель вдруг ударила… Золотины покатились по брусчатке, забулькали в лужах, в канавы упали.
Голубовато-желтая молния когтями зацепила горизонт, распорола по краю – дождь ливанул с той стороны.
Соколинский видел крыши, озарённые всполохом на горизонте. Дорога в полях. На дороге – тележный след, напившийся дождя и пьяно сползающий с косогора. Цветок, зарезанный тележным обручем, лежал в грязи, глядел на небеса голубоватым немигающим оком, в котором дрожала слезинка-дождинка.
Звездочёт Звездомирович умел повелевать стихиями.
Развел руками, сделал несколько странных движений.
Соколик, ну хватит. Погремел, погромолвил и отдыхай. Ветер! И тебя это касается!
Знаю. – Ветер в тучах вздохнул, затихая. – Боишься, как бы шторма не было?
Царь Государьевич опять какого-то заморыша в гости поджидает.
– Да ладно был бы человек хороший, а то, говорят, настоящий палач приплывает.
– Топтар Обездаглаевич-Ибн-Обуглы.
– В том-то и дело! А может, мы его того… ибн об углы? Гром Громолвович ударит колотушкой и спрячет концы в воду.
– Нельзя. Царское слово – закон. Так что вы не хулиганьте, а то поссоримся.
Длинноногий Дождь остановился и показал человеку ослепительную улыбку – солнце в тучах блеснуло. Высокое белое облако над головою Дождя стало приподниматься как шляпа. Он поклонился повелителю стихии, подмигнул далеким всполохом, сунул руки в брюки и пошёл, беспечно посвистывая, перешагивая через деревья, через деревни, через города и
Ветер потеплевший, подобревший – медленно вставал из дальних сумрачных оврагов, мерцающих рубинами чертополоха, изумрудной свежестью молодой крапивы. Ветер пошёл из промокшей далёкой дубравы, одурело пахнущей прелым листарём.
Подсыхающая первая пылинка поднялась на крыло – полетела с каменистой кручи.
Соколинский видел крылышки порхающей пылинки серые с белым подбоем. Видел ее серенькие глазки, растерянно смотревшие на мир, где так легко погрязнуть после дождя – великого потопа. Трава на пригорках трясла и покачивала хмельной головой со спутанными волосами Лопухи, тысячелистник, хвощ полевой, лебеда – вставали, кряхтя и поскрипывая зелеными сапожками, утопающими в грязи.
Ребятишки на пригорке окружили Устю Оглашенного. Сидели на подсыхающих бревнах. Слушали – муха могла залететь в распахнутый ротик.
Оглашенный рассказывал очередную историю. Сегодня о том, как посчастливилось ему побывать в гостях у Грома Громолвовича.
Вот, пожалуйста, он просил передать вам игрушки.
Ух ты!
А что это?
Погремушки-громовушки называются. Только вы, пострелята, пока не гремите. Я гармошку спою, мы возьмем… Тьфу! Совсем, старый хрыч, заболтался. Я гармошку возьму, мы споем.
Ребятня засмеялась, помогая Усте Оглашенному ремешки на плечах закрепить. Стали песню разучивать:
Ходит, ходит по землеГром, Гром!Ищет, ищет он себеДом, дом…– А почему у него дома нет?
Юродивый задумался. Поглядел на свой дырявый локоть.
Почему, говоришь? Папку с мамкой не слушал. Расшалился как-то весной, загремел, как черт в порожней ступе. Ну и развалил свой дом… Раскатал по бревнышку. Забодай комар его!
А папка с мамкой выгнали его?
Откуда выгонять-то? Дом развалился.
А как дальше было?
Гром Громолвович в тайгу пошёл. Молния рубила там деревья – помогала ему бревна готовить для нового лома. А тут спиртоносы проходят тайгой. Гром возьми да и выпей спиртяшки. Ну а пьяный – известное дело – дурак. Наломал он дров тогда в тайге, ох наломал… Так что вы, ребятки, вина не пейте, а то будете без дома не хуже Грома. Ну, давайте дальше песенку разучивать… А если нет, могу вам показать пылинку…
То ли мы не видели её?
Кто видел?
Все видели!
Ты за всех не отвечай. Ты видел? Ну, скажи, сколько лапок у нее? Сколько крылышек?
Ничего там нету-ка.
Посмотрим. – Устя Оглашенный гармонику поставил на пенёк. Наклонился и поймал пылинку, поднявшуюся на крыло. Стеклышко пузатое какое-то из кармана достал. Ребятишки поглядели – ахнули.
Глазёнки видно! Братцы! Глазёнки у нее!
Крылышки! Во, ё-моё!
А я что говорил? Ну, хватит ее мучить, пускай она летит своей дорогой. А вы запомните, мои хорошие: любите свою землю, берегите каждую пылинку, каждую росинку – у них у всех душа, не обижайте!