Святая ночь. Наброски в дни войны
Шрифт:
Тогда я поджигаю шнур, и земля вся взорвется, со всеми казармами, со всеми армиями, со всеми орудиями, со всеми пушечными фабриками, складами снарядов, со всеми королями и миллиардерами, производящими войны, со всеми народами, по приказу их истребляющими друг друга. И весь земной шар погибнет со всеми возможностями войн. Пылинки земли исчезнут в хаосе. Земли нет больше, войны нет больше, позора нет больше!
— Да, — сказал он потом. — И я вовсе не Герострат. Я не хочу славы людской, — я сам погибну навеки со всеми, и ни в какой гимназии не будут учить обо мне. Никакой профессор не будет анализировать мой поступок и ни в каком „Таймсе“, „Новом Времени“, „Матене“, „Локаль Анцейгере“
ПРЕСТУПЛЕНИЕ
„Сегодня бомба, выпущенная неприятельским аэропланом, ранила маленькую девочку“, из № газеты от 3 октября 1914 г.
Ребенок играл осенними золотыми листьями в увядшем саду, не, зная, не думая, что где-то близко идет страшная человеческая бойня...
Голубое небо улыбалось ей, как всегда... Солнечные зайчики играли так весело на песке сквозь ветви аллеи...
На голубом небе показалась черная точка... Ближе она превратилась в черную птицу... И убийца в мундире, летевший в ней, решил, что пора...
Девочка услыхала странные звуки — подняла головку... Милые глазки глянули в голубое небо...
Одна, другая... Третья бомба раздробила, ногу у ребенка...
Девочка лежала без сознанья на садовой траве... Сбегались люди...
Небо было голубое... Солнечные зайчики перебегали на песке аллеи...
Но это голубое небо, за мгновение перед тем ласкавшее своими лучами золотые кудри весело игравшего ребенка, осквернено было теперь преступлением, пред которым ничто убийство Каином Авеля.
БЛАГО ВОЙНЫ
„Война родит героев, героизм, война родит бесстрашие, самоотвержение. Война освежает заплесневевший хлев человеческой жизни. Война сотрясает, очищает человеческое болото“.
Так могут говорить и писать только люди с оскопленным сердцем, лишенные зрения, лишенные слуха, — те, которые не видят безмерного океана страдания: изрезанных тел, вывернутых внутренностей, перебитых детей, изнасилованных женщин, — те, которые не видят сирот, умирающих от голода без убитых отцов или уводимых в рабство, те, которые не видят матерей, жен, истекающих кровью пронзенного сердца, — не видят миллионы разоренных, уничтоженных семей в странах, опустошенных войною, сотни тысяч сожженных домов, — не видят морей сожженного хлеба, миллионов семей, разбегающихся и выгоняемых в безумном отчаянии из мест, где свирепствует безумная чума войны, — не видят миллионов детских жизней, погибающих от изнурения вследствие дороговизны, неимения хлеба, вызванных войною, — не видят выжженных пустынь, откуда изгнаны сотни тысяч жизней и, главное, не чувствуют нарастающего океана безумной вражды, слепого ожесточения, слепой ненависти брата человека к брату человеку, народа к народу, посланных на землю для братства и мирного труда.
Если война так прекрасна, так воспитательна, как вы утверждаете, так начинайте ее прежде всего в вашей собственной семье. — И чем раньше, тем лучше. — Пусть сыновья ваши приучаются резать с детства друг друга, — к зрелому возрасту они воспитаются опытными героями человечества. Пусть члены вашей семьи от времени до времени режут друг друга, чтобы ваша семейная жизнь не была стоячей водой, болотом, а всегда была бы поднимающей душу лужей братской крови!
Как можете вы говорить о каком-то благе войны, если только вы не обезумели или не хотите прикрыть такими словами подлость тех, кто ее затеял.
А
„Пустите детей приходить ко Мне“, — сказал Христос.
Этими словами сказал Он:
— Не препятствуйте детям проникаться учением Моим, учением Истины-Любви. Не препятствуйте расти в маленьких сынах Божьих великой божеской любви, соединяющей всех, всех людей и народы в одну единую семью. Не препятствуйте расти в них семенам учения Моего о том, что все люди дети Единого Отца, что свет жизни в божеской любви ко всем без различия, что христианская жизнь в том, чтобы быть братом всех, всех стремиться любить, быть ко всем кротким и милостивым, и за обиды платить любовью, и любить и врагов, обижающих и гонящих нас.
„Пустите детей приходить ко Мне“, — сказал Христос.
А в эти ужасные дни, когда я пишу эти строки, среди терзающих сейчас друг друга европейских народов, называющих себя христианскими, всеми силами воздействия стараются увлечь и детей во все разрастающееся среди этих народов гигантское, мировое человекоубийство.
„А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему жерновой камень на шею и бросили его в море“! — воскликнул Христос.
А, меж тем, этот страшный соблазн совершается сейчас повсюду среди европейских народов, называющих себя христианскими, — совершается над миллионами несчастных детей, которым всеми силами стараются привить самую дикую ненависть к братьям-людям, под влиянием которой сотни одурманенных детей бегут на поля войны, чтобы с орудиями убийства в руках принять участие в человеческой бойне, в попрании всех заветов Христовых.
Предания человечества свято хранят память о маленьких героях первых времен христианства, — о детях, героически умиравших со своими родителями за веру Христову, за великое учение любви к Отцу Богу и детям Его — всем людям и народам без различия.
А сейчас люди, называющие себя христианами, соблазняют самым ужасным соблазном невинные, чистые детские души, чтобы, изуродовав их, затоптав в них Бога-любовь, сделать из детей маленьких героев человеконенавистничества и человекоубийства.
Страшное преступление над детскою душою творится вокруг нас, — и преступление это самое ужасное из всех совершающихся сейчас.
УБИВШИЙ ЧЕЛОВЕКА.
„Ну, а ты сам убил кого-нибудь?“ — спросил его дядя, придавая своему голосу оттенок равнодушия, как будто бы он спрашивал только так, между прочим.
Лицо юноши потемнело. Он нагнул свою голову, несколько секунд не отвечал и потом сказал глухим голосом:
— Стыдно сказать...
— Почему же?
— Да... убил...
Помолчав, он сказал:
— Там это казалось так должно, так естественно... А чем дальше оттуда, тем это кажется совсем, совсем иным...
Он опять тяжело замолчал.
— Что же, ты целился? — спросил его через минуту дядя.
— Целился, — отвечал юноша. — У нас всегда все целились. У нас ведь стрелковый полк. Были случайные столкновения, когда не целились. Но обыкновенно всегда целились.
Я смотрел на этого юношу с худым обветренным лицом, в солдатском мундире защитного цвета с медалью на орденской ленточке, и думал: это тот самый мальчик, которого еще недавно я видел склоненным над книгою Льва Толстого о любви и братстве. Я смотрел на него и думал: „Какая душевная линия могла привести этого юношу от мыслей о вечном братстве не только всех людей, но всех существ, о Боге во всех людях, к тому, чтобы отправиться добровольцем (на погонах у него я видел шнурки вольноопределяющегося) на поля взаимного человекоистребления и там своими руками убить человека?“