Святая Русь - Сын Александра Невского
Шрифт:
– Упокой, Господи, новопреставленную рабу Божию Марию… Прости меня, грешного.
Сник, потемнел лицом Качура. Нет, не простит его Господь. Это из-за него, кобеля похотливого, утонула Марийка, и нет ему за то Божьей милости.
Данила стоял, угрюмо и горестно смотрел на гиблое болото и вдруг… и вдруг совсем неподалеку послышался слабый, замогильный голос:
– Матушка ми-ла-я… Прощай матушка-а…
Марийка всё еще цеплялась руками за мшистую кочку, к коей она так и не смогла подтянуться, ибо зыбун засосал ее по самое горло. Девушка, чувствуя,
Данила, разглядев в болоте голову девушки, крикнул во всю мочь:
– Марийка! Держись, голубушка!
Качура быстро подобрал нужную орясину (мужики, одолев грозное болото, бросали орясины вблизи последних кочей, ведая, что может придется вновь переходить «лешачье место». Правда, путь к большаку, если пробираться к Ростову Великому, проходил только через дремучий лес, но для этого нужно было сделать крюк вокруг топей чуть ли не в пять верст, и мужики, рискуя жизнью, шли напрямик).
Марийка, услышав неожиданный голос, раскрыла глаза и увидела на берегу Качуру. Тот, опираясь на орясину и сторожко ступая на коварные кочи, продвигался к ней навстречу.
– Потерпи, голубушка, потерпи, я сейчас! Опояской тебя вытяну.
И вытянул, и приловчился, дабы взвалить могутными руками Марийку на плечо, - и та вся перекинулась, ломаясь в поясе, - и сумел-таки выбраться на сушь. Бережно положил девушку на траву и сокрушенно охнул:
– Эк, к тебе пиявки-то присосались. Ну, это не беда. Знахарки сказывают, что сии твари человеку пользительны. Ты потерпи, голубушка. Сейчас я их отцеплю.
Качура снял с Марийки свой короткий сермяжный кафтан. Пиявки облепили не только босые ноги, но и руки, и шею. Жутковато было смотреть на истерзанное черными, жирными червяками девичье тело. Но Марийка настолько обессилела и натерпелась за последний час - предсмертных мук, что пребывала почти в бессознательном состоянии.
Она пришла в себя, когда Данила, отодрав пиявки, отыскал в лесу родничок и принес в свернутом лопухе прохладной, хрустально-чистой воды. Приподнял голову Марийки, заботливо молвил:
– Испей, голубушка, и тебе полегчает. Родниковая водичка семь недугов лечит.
Качура и сам не ведал, откуда в нем, обычно сдержанном, чуть грубоватом мужике, вдруг зародились неизъяснимые теплые чувства.
А Марийка, окончательно придя в себя, тихо изронила:
– Спасибо тебе, дядя Данила. Век не забуду.
– Да ладно, голубушка… Ты уж меня прости, идола окаянного, а?
Марийка пристально глянула на Качуру и ничего не ответила.
«Не без гордости девка, знает себе цену», - невольно подумалось Даниле, но это его не озаботило, напротив, порадовало, что у него будет такая достойная жена.
– Ну что, Марийка, - Качура перешел на свой обычный суховатый тон, - еще малость отдохни, да и в Нежданку.
– В Нежданку?.. Нет, дядя Данила, у меня свой дом есть, материнский.
– Да что толку в нем? Ни отца, ни матери, ни
Марийка тотчас замкнулась. Большие, сиреневые глаза ее стали отчужденными. Она поклялась перед иконой пресвятой Богородицы, что откроет имя отца лишь своему суженому. Только один он изведает ее тайну. Нельзя идти под венец, скрывая судьбу своего рождения любимому человеку, и если тот, после ее рассказа, захочет взять ее в жены, значит, он и есть Богом посланный.
Качура хмыкнул, пожал плечами.
– И чего я такого худого спросил? Чего нахохлилась? Ну не хочешь говорить - и Бог с тобой… Давай-ка, Марийка, путь-дороженьку вспять торить. В Нежданке тебе будет лучше, никакой боярин не достанет.
– И дома теперь не достанет. Меня за последние дни жизнь многому научила. Домой пойду, дядя Данила.
– Вот те на!
– опешил Качура.
– Да как же ты дорогу сыщешь?
– Сыщу!
– твердо высказала Марийка.
– Помолюсь Богородице да святым угодникам - и сызнова через болото пойду.
– И опять тебя зыбун заглотит
– Значит, судьба моя такая, но в деревню я не вернусь. И не уговаривай, дядя Данила.
Качура долгим, долгим взглядом смотрел на решительное лицо Марийки и убедился: девка слов своих не изменит, в Нежданку она действительно не пойдет.
С нескрываемым огорчением молвил:
– Ну что ж, девонька, неволить грех. Однако одну тебя не оставлю, провожу до большака. По тем же кочам пойдем, по коим и допрежь ходили.
Усмехнулся:
– Меня местный болотный царь всегда пропускает. Не зря ему каждую весну жареных куриц подношу. Любит батюшка водяной подарки…Ну, пойдем с Богом.
Качура насчет водяного не шутил. Каждый год, на Егория вешнего58, он, от всего мира, приносил «царю болотному» три жареных курицы и глиняный горшок хмельного меда. Кидал с кочи в зыбун и приговаривал:
– Прими, батюшка, гостинчик и даруй нам свое благословение на проход через твое болотное царство.
Водяной ухал, бурчал, испускал пузыри и с удовольствием принимал подарки.
Миновав болото, часа через два вышли к большаку - торговой и ратной дороги, связывающей Ростов, Суздаль и Переяславль с Нижним Новгородом. И только тут Качура спохватился.
– У тебя во рту маковой росинки не было. Чай, проголодалась.
– Ничего, дядя Данила, я на еду не прихотливая, не помру. Дойду как-нибудь.
– Не евши и блоха не прыгнет. Ты погодь маленько. Тут неподалеку орешник. Самая пора обрать. Я недолго, хоть чуток подкрепишься.
И получаса не прошло, как Данила вернулся на дорогу, но Марийка вновь бесследно исчезла.
– Ты где? Марийка, где ты?
– закричал Качура.
Лишь приглушенное эхо вернулось к Даниле. Недовольно крякнул. Ну что за девка! Хоть бы упредила, что ждать не станет. И как не забоялась одна по большаку идти? До Переяславля еще верст шесть. Вот глупышка!