Святилище
Шрифт:
– Но вы думаете, что он не выиграет.
– Разумеется, я...
– У вас есть веские причины считать так. Должно быть, вам известны факты, о которых он не знает.
Грэхем бросил на нее быстрый взгляд. Потом убрал ручку со стола и принялся писать кончиком ножа для бумаг: "Строго между нами. Я нарушаю присягу, данную при вступлении в должность. Разглашать этого я не имею права. Но, может, вам будет спокойней, если будете знать, что у него нет ни малейшей надежды. Понимаю, каким для него это будет разочарованием, но тут уж ничего нельзя поделать. Мы знаем, что тот человек виновен. Так что, если у вас есть хоть какая-то возможность вывести
– И чем скорее он проиграет, тем лучше, не правда ли?
– сказала Нарцисса.
– Пусть этого человека повесят, и все будет кончено.
Рука Грэхема замерла. Он не поднимал взгляда. Нарцисса сказала спокойным, холодным тоном:
– У меня есть причины желать, чтобы Хорес развязался с этим делом. Чем скорее, тем лучше. Три дня назад Сноупс, тот, что в законодательном собрании штата, звонил мне домой, хотел его разыскать. На другой день Хорес поехал в Мемфис. Зачем - не знаю. Вам придется выяснить это самому. Я хочу, чтобы он развязался с этим делом как можно скорее.
Нарцисса встала и направилась к двери. Грэхем поднялся и, хромая, шагнул вперед, чтобы распахнуть перед ней дверь; она снова бросила на него холодный, спокойный, непроницаемый взгляд, словно перед ней корова или собака и она ждет, пока животное не уберется с пути. Потом вышла. Грэхем прикрыл дверь и неуклюже шагнул, прищелкнув пальцами, но тут дверь отворилась снова; он торопливо схватился за галстук и взглянул на стоящую в дверном проеме Нарциссу.
– Как вы считаете, когда все это кончится?
– спросила она.
– Знаете, я... Судебная сессия открывается двадцатого, - сказал он. Это дело будет рассматриваться первым. Скажем... через два дня. Самое большее через три, с вашей любезной помощью. И мне нет нужды заверять вас, что все останется между нами...
Грэхем шагнул к ней, но ее пустой, непроницаемый взгляд остановил его, словно стена.
– Двадцать четвертого, - сказал он. Тут Нарцисса снова взглянула на него.
– Благодарю вас, - сказала она и закрыла дверь.
В тот же вечер Нарцисса написала Белл, что Хорес будет дома двадцать четвертого. Позвонила Хоресу и спросила ее адрес.
– Зачем он тебе?
– поинтересовался Хорес.
– Хочу написать ей письмо, - ответила она, в ее спокойном голосе не звучало ни малейшей угрозы. Черт возьми, думал Хорес, сжимая в руке умолкшую трубку, как же вести бой с людьми, которые даже не выдумывают отговорок? Но вскоре он забыл о звонке Нарциссы. До начала процесса он больше ее не видел.
За два дня до начала Сноупс вышел из зубоврачебного кабинета и, отплевываясь, встал у обочины. Достал сигару с золотым ободком, развернул и осторожно сунул в зубы. Под глазом у него темнел синяк, на переносице красовался грязный пластырь.
– Попал в Джексоне под машину, - рассказывал он в парикмахерской.
– Но, кажется, я заставлю этого гада раскошелиться, - сказал он, показывая пачку желтых бланков. Спрятал их в бумажник и сунул его в карман.
– Я американец. И не хвастаюсь этим, потому что родился американцем. Я всю жизнь был добрым баптистом. Конечно, я не священник и не старая дева; иногда позволял себе поразвлечься с друзьями, но считаю себя не хуже тех, кто старается для виду громко петь в церкви. Однако самая низкая, подлая тварь на этом свете вовсе не черномазый. Это еврей. Нам нужны против них
– Тогда зачем вы продавали это ему?
– спросил парикмахер.
– Что?
– сказал Сноупс.
Парикмахер глядел на него.
– Что вы хотели продать той машине, когда она сшибла вас?
– спросил парикмахер.
– Вот вам сигара, - сказал Сноупс.
XXVII
Процесс был назначен на двадцатое июня. Через неделю после своей поездки в Мемфис Хорес позвонил мисс Ребе.
– Я только хотел узнать, там ли она. Чтобы можно было вызвать ее, если потребуется.
– Она здесь, - сказала мисс Реба.
– Но вызывать ее... Мне это не по душе. Не хочу, чтобы здесь появлялись фараоны, разве что по моей надобности.
– Придет просто-напросто судебный исполнитель, - сказал Хорес. Передаст ей бумагу из рук в руки.
– Ну так пусть это сделает почтальон, - сказала мисс Реба.
– Все равно он приходит сюда. И форму носит. С виду ничем не хуже любого фараона. Пусть и доставит бумагу.
– Я не потревожу вас, - сказал Хорес.
– Не причиню ни малейшего беспокойства.
– Знаю, что не причините, - сказала мисс Реба. Голос ее в трубку звучал тонко и хрипло.
– Я вам этого не позволю. Минни сегодня разревелась из-за того гада, что бросил ее, мы с мисс Миртл, глядя на нее, тоже разревелись. Выпили целую бутылку джина. Я не могу этого допустить. Так что не присылайте этих неотесанных фараонов ни с какими письмами. Позвоните мне, я выгоню обоих на улицу, а там пусть их забирают.
Девятнадцатого вечером Хорес позвонил ей снова. Мисс Реба подошла не сразу.
– Они скрылись, - сказала она.
– Оба. Вы что, газет не читаете?
– Каких газет?
– сказал Хорес.
– Алло. Алло!
– Говорю вам, их здесь больше нету, - сказала мисс Реба.
– Я ничего о них не знаю и знать не хочу, только кто мне будет платить за ту неделю, что эта девка прожила в комнате...
– А вы не можете выяснить, где она? Мне это может понадобиться.
– Ничего я не знаю и знать не хочу, - сказала мисс Реба.
Хорес услышал, как щелкнуло в трубке. Однако разъединение последовало не сразу. Послышался стук трубки о стол, где стоял аппарат, голос мисс Ребы, зовущей: "Минни! Минни!" Потом кто-то положил трубку на место; над ухом Хореса раздался щелчок. Через некоторое время чей-то бесстрастный, сдержанный голос произнес: "Пайн-Блафф не согласен... Благодарю!"
Двадцатого июня открылся судебный процесс. На столе лежали предъявленные окружным прокурором скудные вещественные доказательства: пуля из черепа Томми и глиняный кувшин с кукурузным виски.