Святители и власти
Шрифт:
В первой половине августа 1611 года Гермоген, будучи в заточении, нашел возможность составить и отослать в Нижний Новгород грамоту, которая была своего рода патриаршим завещанием, а вернее, наказом земскому правительству.
Со времен Дмитрия Донского и митрополита Алексея Нижний Новгород не имел своего епископа и подчинялся митрополичьему дому в Москве. Старшим святителем в городе считался архимандрит Печерского монастыря, основанного Дионисием, сподвижником Сергия Радонежского. Свою грамоту в Нижний Новгород Гермоген адресовал местным архимандритам и другим духовным лицам, воеводам, дворянам и всему посадскому миру. Главная забота патриарха заключалась в том, чтобы воспрепятствовать казакам избрать на трон «воренка». Глава церкви сообщил нижегородцам, что «Маринкин паньин сын проклят от святого собору и от нас». Гермоген не видел иного средства к тому, чтобы образумить Заруцкого и земское правительство, кроме выступления городов, возглавить которое должны были церковные власти.
Гермоген заклинал
Гермоген не слишком рассчитывал на помощь рязанского архиепископа Феодорита — преемника Игнатия Грека и ставленника зловредного расстриги. В своей грамоте он даже не назвал «рязанского» по имени. Рязанский епископ был ближе всех к таборам и, кажется, имел там влияние. Поэтому глава церкви просил Феодорита, чтобы тот написал в полки и «унял грабеж, корчму, чтобы (земские люди. — Р.С.) имели б чистоту духовную и братство… так бы (Рязанский. — Р.С.) и совершил». Слова патриарха были продиктованы заботой о нравственном очищении земского движения. Троицкий игумен тревожился о грабежах и беспорядках, подрывавших боеспособность таборов, но ни словом не упомянул о них в грамоте. Гермоген возвысил голос против непорядков в стане защитников Родины.
Фактически Гермоген взялся за решение той задачи, которую не сумели разрешить власти Троице-Сергиева монастыря. Его обращения к нижегородцам принесли плоды. Не Переяславль, а Нижний Новгород стал центром организации новой земской рати. Почин принадлежал Кузьме Минину, сыгравшему выдающуюся роль в освободительной войне.
Минин родился в Балахне в купеческой семье. Его деда звали Анкудином, отца — Миной Анкудиновым, а Кузьму величали всю жизнь Мининым, под конец жизни уважительно — Кузьмой Миничем. Отец Кузьмы владел соляным промыслом, и это позволило ему составить капитал — купить несколько деревенек. Перебравшись из Балахны в Нижний Новгород, Минин завел там торговое дело и стал мясоторговцем. Власть и политика были привилегией дворян. Сословные предрассудки имели силу железного закона. Однако Смута внесла большие перемены в жизнь. На новый год, 1 сентября 1611 года, Кузьма был избран земским старостой. Свое избрание он воспринял как зов судьбы. Однако, чтобы вырваться из плена предрассудков, надо было обладать незаурядным характером. Минин хорошо помнил, какой внутренней борьбы стоило ему решение возглавить дело организации нового ополчения в Нижнем. В конце лета он не раз уходил из избы и спал в летней повалуше в саду. Там его трижды посетил один и тот же сон. Виделось Кузьме, будто идет он во главе ратных людей на очищение Московского государства. Пробуждаясь от сна, Минин каждый раз чувствовал невероятную тяжесть во всех членах, «болезнуя чревом». Его терзали тяжкие сомнения, за свое ли дело он берется. В некоторых отношениях Кузьма был похож на Жанну д’Арк. Он поверил в то, что сам бог вручил ему судьбу Отчизны, и эта вера воодушевила его, придала огромную энергию и силу. Настал день, когда староста собрал на главной городской площади большую толпу народа и, «возопив гласом великим», призвал присутствующих не жалеть «животов», чтобы помочь освобождению Москвы.
Из Подмосковья шли вести о том, что ополчение стоит на грани распада из-за тяжелых потерь, голода и нужды. После каждого нового боя в Нижний привозили много раненых. Нижегородские воеводы и дьяки, не доверявшие Заруцкому и казакам, не знали, на что решиться. Не они, а посадский староста выступил с почином организации войска. Вокруг Кузьмы объединились все, кто не поддался унынию и готов был на новые жертвы. На сходках в земской избе Минин говорил: «Московское государство разорено, люди посечены и пленены, невозможно рассказать о таковых бедах. Бог хранил наш город от напастей, но враги замышляют и его предать разорению, мы же немало об этом не беспокоимся и не исполняем свой долг». Слушая речи Кузьмы, «старейшие» люди помалкивали. Тогда молодежь обращалась к ним с укором. «Что в нашем богатстве? Коли придут враги и град наш возьмут, не разорят ли нас, как и прочих? И нашему единому городу устоять ли?» Патриоты выступали все более решительно, предлагая жертвовать на правое дело все имущество. «Не то что животы, но дворы свои продадим, жен и детей заложим!» — говорили они. Сбор средств начался с добровольных пожертвований, но затем Кузьма ввел закон о чрезвычайном военном налоге. Посадский «мир» (община) санкционировал принудительный сбор пятой деньги со всех доходов и имуществ горожан «на жалованье ратным
Выборные земские власти понимали, что успех затеянного ими дела будет зависеть от выбора вождя, который пользовался бы авторитетом и популярностью в стране. Посадские люди искали «честного мужа, кому заобычно ратное дело», «кто б был в таком деле искусен», и, более того, «который бы в измене не явился». В Смутное время кривыми путями шли многие воеводы, прямыми — считанные единицы. Минин решил положиться на свой опыт и искать подходящего кандидата среди окрестных дворян, лично ему известных. Именно он назвал имя князя Дмитрия Пожарского, и «мир» поддержал его выбор. Пожарский имел княжеский титул и длинную родословную, но не принадлежал к аристократии. В освободительном движении он участвовал с первых дней, был одним из подлинных организаторов первого земского ополчения. В дни московского восстания был тяжело ранен в голову и едва избежал гибели. Истекающего кровью воеводу увезли в Троице-Сергиев монастырь, а позже переправили в его вотчину село Мугреево, неподалеку от Нижнего Новгорода. Природа не наделила князя крепким здоровьем. Лечение продвигалось медленно. Ранение в голову привело к тому, что воевода заболел «черным недугом». Так называли в те времена эпилепсию. Когда в мугреевскую усадьбу явились послы из Нижнего Новгорода, князь Дмитрий не дал им определенного ответа. Послы уехали ни с чем. Вспоминая былое, Пожарский любил говорить, что его к великому делу «вся земля сильно приневолила», а если бы был тогда кто-нибудь из «столпов», вроде боярина Василия Голицына, он, князь Дмитрий, мимо боярина за такое дело не принялся бы. Слова насчет знаменитого боярина не были пустой отговоркой. Голицын был в польском плену, прочие «столпы» — великие бояре — сидели с поляками в Кремле.
У Пожарского был скромный чин стольника. Его беспокоило и собственное нездоровье, и слухи о том, что нижегородцы не оказывают должного повиновения своим городским воеводам. Кузьме Минину пришлось лично отправиться в Мугреево, чтобы рассеять опасения стольника. Для завершения переговоров в усадьбу прибыли печерский архимандрит Феодосий, дворянин Ждан Болтин и выборные посадские люди. Пожарский заявил им, что согласен встать во главе ополчения, но потребовал назначения в помощники себе посадского человека. Архимандрит отказал князю, заявив, что в городе нет подходящего человека. Тогда Пожарский назвал имя Кузьмы Минина. В январе 1612 года Минин и Пожарский известили города, что они намерены начать московский поход и перейти из Нижнего в Суздаль.
Формирование рати в Нижнем Новгороде встревожило польское командование Кремля. Гонсевский потребовал от патриарха, чтобы тот задержал наступление нижегородского ополчения на Москву. Московский летописец рассказывает об этом эпизоде следующее: «Литовские ж люди слышаху на Москве, что собрание в Нижнем ратным людем, и посылаху к патриарху, чтобы он писал, чтоб не ходили под Московское государство». Как и следовало ожидать, приспешникам Гонсевского не удалось запугать Гермогена. Узник «рече им: да будут те благословени, которые идут на очищение Московского государства, а вы, окаянные московские изменники, будете прокляты».
Столкновение с Гонсевским имело роковой исход. С Кирилловского подворья, где опального содержали в сравнительно легких условиях, его перевели в подземную тюрьму в Чудовом монастыре, где он и принял смерть. Семибоярщина пыталась утаить от страны кончину патриарха. Прошло два месяца, прежде чем власти Троице-Сергиева монастыря дознались обо всем и известили народ о том, что изменники «твердого адаманта и непоколебимого столпа, паче подобно рещи нового исповедника святейшаго Ермогена со престола бесчесне изринуша и во изгнании нужне умориша». В Троице не сомневались, что Гермоген погиб насильственной смертью, но не знали подлинных обстоятельств его кончины. В сказаниях Смутного времени можно встретить упоминание о том, что первосвященник «от зноя затхошася мученически», то есть его отравили угарным газом. Среди поляков распространился слух, что Гермогена удавили. Однако толки и слухи никогда не могут служить заменой достоверного источника. Наибольшего доверия заслуживает летопись, составленная при патриаршем дворе. В ней находим, во-первых, точную дату гибели патриарха и, во-вторых, много подробностей, отличающихся реализмом и соответствием исторической обстановке.
После заточения святителя в Чудовом монастыре, писал автор этой летописи, «начаша его морити гладом и умориша его гладною смертию… в лето 7120 (1612) году, месяца февраля в 17 день». К сказанному летописец добавил, что патриарх умер не потому, что ему перестали давать еду. «Злии немилостивии приставники (стражи. — Р.С.), — значится в летописи, — …меташа бо страдальцу Христову нечеловечески пищу — на неделю сноп овса и мало воды». К февралю 1612 года положение с продовольствием в Кремле стало отчаянным. Из-за долгой осады запасы хлеба были исчерпаны, и наступил голод. Члены семибоярщины находились в привилегированном положении, но на тюремных сидельцев привилегии не распространялись. В крепости овес ценился баснословно дорого. Снопа овса на неделю было более чем достаточно, чтобы поддержать жизнь узника. Но Гермогену минуло восемьдесят лет, и его физические силы уже истощились. Гермоген умер, не поступившись своими убеждениями. Сочувствие народа было всецело на его стороне.