Святочный сон

Тартынская Ольга

Горский пребывал в смятении. Его не отпускала забота: как быть с Соней? Разочарование, пережитое им в их первую ночь, язвило душу князя, несмотря на все его усилия посмотреть на дело другими глазами. Часто заговаривая вслух, он брал в собеседники или, вернее сказать, в слушатели Эзопку, который безропотно сносил внезапные припадки своего господина.

– Да, смешно теряться по такому ничтожному поводу!
– твердил Горский.
– Искать младенческой невинности там, где ее быть не должно - это бред больного воображения! Я первый смеялся когда-то над старыми девами, не знающими любви. Соня положительно

не из их уксусного племени. И слава Богу!

Эзопка согласно кивал и скалил белые зубы. Князь теребил его кудрявую шевелюру, задумчиво глядя в огонь камина. Через минуту он возражал себе:

– Но можно ли верить коварной деве? Что если Владимир ей любовник, и теперь они смеются надо мной?

Именно поэтому Горский так тяжко переносил разочарование. Он боялся сделаться посмешищем. Однако более всего князь страдал от мучительного подозрения. Что как он прав, и картина семейного счастья в доме Мартыновых - это очередной обман, видимость, скрывающая холодный разврат? Горский вспомнил, как в порыве отчаяния, вернувшись домой после первого свидания с Соней, он сжег все письма, которые она вернула. Как мог он так обмануться, недоумевал князь Горский. Он, наставивший рога доброй половине мужей петербургского света! Теперь понятно, отчего Соня с такой легкостью отдалась ему.

Горский глухо стонал, стискивая зубы, и Эзопка тотчас вскрикивал, хватаясь за вихры. Забывшись, Юрий делал ему больно. Отпихнув от себя негритенка, князь принимался вышагивать по кабинету, не отвечая на вопросы Дюваля, заглядывающего в дверь, и на зовы Филипьевны, приглашавшей на чай.

– Нет, - пресекал Юрий свой бег и вновь обращался к Эзопке: - Я не могу поверить в обман! Соня, она... Да ты знаешь сам!

– Хороший госпожа! Я люблю Соня, - радостно кивал арапчонок.

– Любишь?
– невидящими глазами смотрел на него Горский.
– И я люблю. Тебе смешно?

Эзопка кивал головой, улыбаясь.

– Ах, что ты понимаешь!
– махал рукой князь и вновь обрушивался в кресла, наливал себе вина.
– Я много пью, ты заметил? А что? Кому от этого дурно? А мне одна польза: я сижу дома и не тщусь разрушить чужую семью...

Однажды князю доложили, что его спрашивает дама.

– Дама?
– удивился и обрадовался Горский.

Он бросился в гостиную, где его дожидалась женщина, укутанная в черную вуаль. Юрий приблизился к даме, молчаливо застывшей посреди гостиной, и тронул вуаль. Гостья вдруг безмолвно приникла к нему. Князь насилу удержался, чтобы не сжать незнакомку в объятьях с восклицанием: "Соня!". Однако он почувствовал чужой запах и замер в неопределенности. Дама подняла вуаль.

– Зачем ты пришла?
– удивился князь.

Перед ним стояла Амалия Штерич.

– Дорогой кузен, мне страшно!
– проговорила она, и Юрий увидел, как бледна Амалия и как исступленно горят ее глаза.
– Он знает обо мне все, он управляет мною, как куклой в раешнике. Дергает за веревочки, а я подчиняюсь.

– Да, этот твой колдун!
– Горский мгновенно протрезвел.

Он усадил кузину на кушетку, велел подать кофе. Сам же уселся напротив и сурово вопросил:

– Ну, Амалия, рассказывай, в какую беду ты теперь попала. За Сашеньку

мы после сочтемся.

– Дорогой кузен, я разорена. Мои крестьяне голодают. Я продаю имение и дома.

Горский тяжело смотрел на нее:

– Ты сошла с ума? Я давно уже подозревал...

– Нет, это все он!
– как в лихорадке, шептала Амалия, затравленно озираясь.
– Он не знает, что я пошла к тебе. Я сказала, что направляюсь к модистке. К модистке!
– вдруг расхохоталась она, как истинная сумасшедшая.
– С чем я пойду к модистке? У меня гора неоплаченных счетов, и скоро меня посадят в долговую яму!

Филипьевна принесла кофе и молча удалилась, неодобрительно покачивая головой. Амалия схватила чашку и стала пить, обжигаясь и стуча зубами о тонкий фарфор.

– Кому все продаешь?
– коротко спросил ее кузен.

– Не знаю!
– с деланным безразличием пожала дама плечами.
– Это он продает!

– Куда же делся твой капитал, ты была примерно богата?
– удивился князь.

– Его спроси, - столь же легкомысленно ответила Амалия.- Его люди, какой-то тайный орден, все поглотили! Ты не можешь вообразить, как я теперь живу!

– Отчего же, имел честь видеть своими глазами.

– Молчи!
– Амалия и впрямь походила на сумасшедшую. Она прижала палец к губам и снова стала озираться.
– Он все знает и слышит. Он усыпляет меня и выпытывает все секреты. Я не хотела говорить, что у меня есть дом в Петербурге, но он узнал. Теперь я все продаю, все!

– Побираться пойдешь?
– мрачно поинтересовался кузен.

– Пойду!
– в исступлении воскликнула Амалия, и князь вконец уверился, что она не в себе.

– Когда готовится сделка?
– равнодушно спросил он.

– Он приведет своего поверенного через два дня, в среду, в три часа пополудни. Ты поможешь мне?
– Амалия с надеждой взглянула в глаза молодого мужчины, для чего она приблизилась к нему и села на колени.

Горский вяло отстранил от себя кузину.

– Нет, Амалия, выпутывайся, как знаешь. Я тебе не помощник.

Он проводил опешившую даму до дверей гостиной.

– Прощай, дорогая кузина, и забудь дорогу в мой дом, - жестоко напутствовал Юрий Амалию. Даме ничего не оставалось делать, как подчиниться. На пороге она в последний раз умоляюще взглянула на Горского, но тот уже отвернулся. Амалия в удручении опустила голову и покинула гостиную.

9.

Владимир вернулся из Тверской губернии и тотчас почувствовал, что в доме неладно. Даша прятала глаза, но ее словно что-то изнутри подталкивало доложить барину о странностях, происходивших однажды ночью. Она ничего не знала толком, но надеялась узнать, коль скоро барин учинит дознание. Однако Соня смотрела угрожающе и замыкала уста болтушки печатью безмолвия. Владимир недовольно спрашивал:

– Что, Даша? Ты что-то хочешь спросить?

Даша испуганно мотала головой и делала вид, что занята уборкой или самоваром. Соня поджимала губы и глазами приказывала: "Поди вон!" Горничная тотчас исчезала.