Святокаменск
Шрифт:
– Что же, все пьют, а ты не пьёшь? А перед гостями как, удобно? Удобно тебе будет перед гостями?
Столько сразу мыслей, столько вопросов… Почему обязательно пить? Почему перед гостями должно быть неудобно? И что это за гости такие, нахальные? Их пригласили в чужой дом – пусть сидят и не вякают. Если хозяин не пьёт, это его дело.
– Оставь в покое пацана, – смеялся отец. – Не хочет пить – пусть не пьёт. Я сам до армейки капли в рот не брал.
– И чё? – заносчиво возражал дядя Лёва. – Мне вот с детсада наливали, и ничего.
– У Стёпы здоровье слабое, – говорила мама усталым голосом.
– Здоровей будет!
Отец
– Не слушай никого. А Лёвушку – особенно. Алкаш он. (Дядя Лёва нисколько не обижался на эти слова, даже ухмылялся с непонятной гордостью.) Ты знай учись. Алкашом стать всегда успеешь. Каких красных командиров знаешь?
Почему-то он всегда спрашивал Стёпу про красных командиров, про Гражданскую войну, хотя по телевизору говорят, что и красные, и белые были по-своему правы. Стёпа любил смотреть исторические передачи. И на вопросы отца уверенно отвечал: Чапаев, Блюхер, Котовский, Щорс. Отец шумно радовался, вываливал из карманов мелочь – на мороженое. Если только она была.
А иногда бывало и по-другому. Месяц, два – никаких застолий, никаких гостей. Отец приходил с работы хмурый, придирался к матери, кричал на Стёпу. Это означало: задерживают зарплату, и даже тётя Клава, бабка-самогонщица с первого этажа, перестала наливать в долг. Отец как будто бы превращался в собственного злого двойника. Зато, когда зарплату всё-таки давали – мигом добрел. И жадно пил. И приводил к себе в комнату друзей, которые тоже жадно пили и тоже становились весёлыми и шумными. Включали радио и хором подпевали, когда звучала знакомая песня – «Айсберг» или «Подорожник-трава». Или вытаскивали на середину комнаты, в центр стола, телевизор (единственный цветной телевизор в доме), смотрели фильм, будто в кинотеатре. Кричали, болели за героев. «Ну, куда ты прёшь, дурак, там этот гондон засел!» – громче всех вопил дядя Лёва. Стёпа не любил смотреть телевизор. Там показывали каких-то других людей. Эти люди были добрыми или злыми, потому что такими родились или потому что им хотелось быть такими, а не потому, что мало или много выпили.
Папа и его гости от алкоголя сперва добрели, а потом медленно, но верно зверели. Дядя Лёва мог ни с того, ни с сего заорать на тётю Аню: «Ты чё мне лечишь, курва?» и даже ударить её по лицу, разбить нос или губы. Дядя Володя забывал про своё спокойствие и лез в драку на всех, кто попадал под горячую руку – обычно доставалось Антону Михайловичу, дяде Жене или тому же дяде Лёве. Отец кидался разнимать и отхватывал больше всех, падал на пол, да так и засыпал. Падали стулья, звенела посуда. Кудахтала тётя Галина. Одна только мама хранила усталое равнодушие. Когда утихал пьяный хай и соседи расползались по этажу, возвращаясь в свои комнаты, она молча помогала отцу встать, не обижалась даже, если тот пытался оттолкнуть её. Укладывала его затылком на подушку, влажной тряпочкой вытирала кровь с его лица. Безропотно собирала осколки посуды и останки растоптанного ужина.
Гораздо чаще всё заканчивалось мирно. Просто наступал момент, когда каждый слышал и понимал только сам себя. Дядя Лёва в миллионный раз рассказывал непонятно кому историю, как переспал с подругой жены, снова и снова повторяя деревенеющим языком одни и те же фразы: «И главное чё… хрен бы я на неё полез… если бы был трезвый… она ж страшная, как атомная война…» Тётя Аня этого не слышала, она громко блевала в раковину на общей кухне. Дядя Володя пел себе под нос: «Их в живых осталось только
Однажды Стёпа спросил у тёти Ады, когда пришёл к ней за новой книжкой, почему так происходит. Неужели папа, его друзья с работы, мамины подруги и все остальные взрослые, кого знал Стёпа, живут только ради того, чтобы пить? Даже измученная мама чуть-чуть веселеет, когда немножко выпьет. Почему они не могут жить как-то по-другому?
– Жить… – грустно усмехнулась тётя Ада. – Они не живут, Стёпочка. Они мёртвые.
– Мёртвые? – Стёпа хмуро замолчал, обдумывая это. – И мама?
Тётя Ада грустно подтвердила:
– Особенно она.
Тогда Стёпа всё понял. Ему даже не стало страшно: он и раньше об этом думал, тётя Ада только подтвердила его догадки. И мама, и отец, и дядя Лёва, и старик Семён Михайлович, и дядя Женя, у которого дёргается шея и дрожат руки, и другие соседи, и пацаны, что каждый вечер пьянствуют во дворе на лавочке – это не люди, а какие-то оболочки от людей, которым надо заливать внутрь спиртное, чтобы поддерживать иллюзию жизни, чтобы они могли двигать руками-ногами, открывать рот и издавать звуки. Роботы с алкогольной смазкой. Даже учителя в школе, где учился Стёпа, частенько приходили на уроки поддатыми – особенно трудовик, физрук и физичка Евгения Сергеевна с прокуренными зубами.
Других людей Стёпа просто не знал. Он жил в городке мертвецов.
– Тётя Ада, а где живут живые люди? В Москве? В Петербурге?
Она отвечает, не задумываясь:
– Да, и там тоже. Но их там тоже немного. То есть, больше, чем где угодно, но всё равно – это капля в море… И Москва, и Петербург – это море мертвечины, гнусной мертвечины. Но есть такой город, где живут одни живые.
У Стёпы дыхание перехватило: он понял, что сейчас узнает что-то важное. Не решился ничего спросить – стал ждать, что скажет тётя Ада.
Она открыла шкаф, достала открытку. На открытке город: площадь, старинная башня с часами, вокруг – старинные дома, только сзади поднимается многоэтажка, ещё не достроенная. Старинные дома – тёмно-красные, светло-жёлтые, бледно-зелёные, а башня – белая-белая, будто из снега.
– Святокаменск, – сказала тётя Ада.
– Святокаменск… повторил Стёпа. – А где это?
– Далеко. Но ближе, чем Москва. В Приморье. На берегу Японского моря. Небольшой город. Порт, кое-какие заводики. Население – тысяч сто. Было. Сейчас увеличивается быстро-быстро.
– Почему?
– Полтора года назад этот город взяли в аренду японцы и американцы. Точнее, американские и японские корпорации, совместный проект. Понимаешь, что такое корпорации? То же самое, что фирмы, только очень большие и богатые. Маленькая фирма может взять в аренду помещение или целый дом, а корпорация – город.
Тётя Ада, наверное, думает, что он совсем дурачок. Стёпа нетерпеливо закивал:
– Да я понимаю, понимаю… Значит, этот город теперь не наш?
– Наш, но не совсем. Они же не купили его, а взяли попользоваться сроком на сто лет. И даже не сам город, а порт и все предприятия, а сам город… У него особый статус. Он вроде бы наш, вроде бы их, а на самом деле – как бы свой собственный. Всё это – эксперимент, в нашей стране подобного ещё не было.