Святополк II. Своя кровь

Романова Галина Львовна

–  Деточки, сиротиночки, - причитала Любава.
– Кровинушки бесприютные!.. Что же будет с вами!

–  Мне страшно! Страшно, - повторяла Варвара.

–  Крепись. Я вас не брошу…

А вокруг - в боярских теремах и на Подоле - нарастал шум. Смерды, ремесленники, закупы и рядовичи [49] , даже ушедшие от хозяев холопы собирались толпами. Все громче и громче раздавались их голоса, вздымались кулаки и дубины. Кто-то первым принес копье и топор - оружие, с которым простые люди ходили на половцев. За ними кинулись вооружаться другие, а у вооруженных людей свои помыслы и заботы. Бояре наглухо затворились. Соратники Путяты Вышатича заперлись у него, ждали вестей из Чернигова. Остававшиеся

верными семье Святополка Изяславича люди вместе с вдовой княгиней и Любавой, вставшей на защиту осиротевших юных княжичей, затворились в княжеском терему, а по улицам тут и там шныряли подосланные люди. Шептали на уши смердам сторонники Мономаха: «Владимир Переяславльский издавна стоял за веру православную и землю Русскую, от половцев ее оберегал, никому в обиду не давал! В его землях тишь да гладь, смерду и мастеровому легота. Станет он князем киевским - всем лучше будет!» Им вторили посланцы Путяты: «Давыд и Олег Черниговские - истинные наследники золотого стола. У них с соседними странами мир, за них и Русская Правда».

[49] Рядовичи – в Древней Руси лица, служившие феодалу по ряду (договору).

Люди слушали тех и других, но внимали больше Мономаховым наушникам, потому что каждому хочется жить лучше и легче. Но за Святославичей стояли нынешние бояре, а к ним накопились в народе большие обиды. И все громче стали раздаваться в толпе голоса: «Святославичей не хотим!.. Идем на Путятин двор! Пущай ответ держит!.. В Печеры, в Печеры идем! Как архимандрит скажет, так и будет…» И даже: «Долой мздоимцев! Жечь их дворы!»

Первые камни и дубины стукнули в запертые ворота. Толпа прихлынула к княжескому подворью. Дружинники ощетинились, растерянные и готовые сражаться, но навстречу народу бросилась Любава. Бесстрашно метнула в толпу золота и серебра, повелела на другой день именем княгини раздавать по площадям и у церквей милостыню нищим и всем жаждущим. Проглотив подачку, киевская чернь отхлынула прочь, но сторонники Мономаха не умолкали. Пришли люди от Печерской лавры - архимандрит отказался поддерживать иных князей, прямо говоря, что Мономах - единственный, кто нужен Руси. И толпа двинулась прочь, отыскивая, на ком бы выместить накопившееся зло.

–  Идем к боярам!
– раздавались с улицы крики.
– Спросим с них, почто своего князя сажают!

–  Почто кабалят нас?

–  Евреи! Евреи виновны! Они кровь русскую пьют, а бояре им споспешествуют! И Путята первый среди них!

–  Все они с нашего пота и крови жиреют! Вон у боярина Никифора какие хоромы!

–  Он тоже с евреями заодно!..

–  Пошли к боярам! Спросим с них! Спросим!..

Стоя у ворот вместе со своими отроками, Иванок с тревогой прислушивался к крикам толпы. Когда камни стучали в створки, перелетая порой через забор во двор, он был готов сражаться за князя, его жену и детей. Когда Любава вышла к толпе, оделяя ее золотом, он молча молился о Божьем милосердии. Но сейчас сердце его обливалось холодным потом - усмирить чернь оказалось не так просто. У княжеского подворья бушевала одна толпа, а сколько еще народа так же бродят по городу? И все они ждут своего часа, чтобы стребовать с бояр за все утеснения. Кто знает, чей дом им попадется первым! А ведь Зелга дома одна, с малыми детьми…

Иванок не долго сомневался. В удаляющейся толпе слышалась жажда крови. Предотвратить смертоубийство он был не в силах, но спасти свою кровь, свою семью был обязан. И Иванок обернулся к отрокам.

–  Ворочаемся назад, - приказал он.
– Свой дом спасать.
– Разглядел на двух-трех лицах недоумение, уточнил: - Кто желает - за мной. Кто не желает - не неволю!

Несколько дружинников отшагнули прочь, но другие только теснее сомкнулись вокруг боярина. Остальные бояре и старшие дружинники, оставшиеся верными Святополку и его вдове, провожали его колючими холодными взглядами, как смотрят на труса и предателя. Иванок чувствовал на себе их взгляды, ненавидел себя за это, но когда наконец,

замирая сердцем на каждый звук или движение, ворвался на свое подворье и увидел на крыльце выскочившую ему навстречу Зелгу, у него отлегло от сердца и все сомнения исчезли враз.

–  Что там? Что?
– прижимая к груди меньшого сынишку, спрашивала боярыня.

–  Чернь бунтует, - сказал Иванок и, обнимая покачнувшуюся было жену, повысил голос, строго озирая всех: - Мы сей же час уезжаем. В сельцо наше, в Старое!

Зелга запричитала в голос, словно ее вели на казнь, но сенные девки и холопки уже забегали, собирая боярское добро. Не ведая, придется ли снова ворочаться сюда, Иванок хотел взять как можно больше и усадил на коней всех холопов, обещав им леготу, а закупам прощение долга, ежели они в целости доставят его добро и семью в Старое село.

Выехали они под вечер, когда Киев взбунтовался и где-то рухнули первые разбитые ворота боярского дома. Их пытались задержать, какие-то люди бросались чуть ли не под копыта коней. Нескольких боярские отроки порубили, расчищая путь возкам и подводам, и вылетели вон из Киева, оставляя позади не только город, но и прежнюю жизнь. В Старое добрались затемно.

Несколько дней потом жили в страхе. У Зелги от пережитого пропало молоко, и еле удалось сыскать для ребенка кормилицу. Иванок каждый час ждал перемен. Через своих отроков, которых он время от времени посылал в город, удалось узнать многое.

Чернь бунтовала несколько дней. По улицам Киева текла кровь. Дворы Путяты Вышатича и Никифора Коснятича были разграблены подчистую, а самого боярина Путяту убили. Побили некоторых евреев-ростовщиков, а их дома и лавки пожгли. Забыв Божий страх, едва не разрушили синагогу, где заперлись иудейские семьи.

А потом к столице с двух сторон подошли княжеские дружины.

Привел своих воев Давыд Святославич Черниговский, и явился, заняв сразу княжий двор в Берестове, Владимир Всеволодович Мономах. Две грозные силы, готовые драться за власть, стояли друг против друга, ожидая, в какую сторону качнутся весы народной любви и гнева.

Мономах первым устал ждать. Он уже был готов к бою, готов был пролить братнюю кровь, добиваясь власти, но тут, боясь бунта, оставшиеся верными памяти Святополка бояре объединились с его сторонниками и послали Владимиру Переяславльскому послов, зовя на Киевский стол.

Мономах слишком долго ждал власти. За те двадцать лет, что прошли со смерти его отца Всеволода Ярославича, он ни на миг не переставал надеяться. Он так хотел золотого стола, что сейчас просто не мог и в мыслях допустить, что придется его уступать. И кому - детям изгоя, Святославичам! Да какие они князья? Давыд - его слуга, неистовый Олег - теперь просто старая развалина, а самый молодой, Ярослав, увяз в своей мордве по уши. Только он может и достоен принять власть на Руси!

И Мономах во главе своих дружин въехал в Киев. Въехал так, что многие поняли - явился хозяин, подлинный великий князь Русской земли.

Но мало было взять власть и удержать ее. Мономах хотел наверстать упущенное, сделать то, что не мог или не хотел совершить его предшественник и что давно надо было дать черни - словно кинуть кость голодным псам. Благодаря смердов за то, что возвели его на Киевский золотой стол, Владимир первым делом переписал Русскую Правду, уменьшив непомерные резы, установленные Святополком, и облегчил положение смердов. Он хотел остаться в памяти потомков лучшим князем, достойным наследником дел своего деда и, принимая Русь как хозяйство, первым делом взялся за память о своем предшественнике.

Наведавшись в Печерскую лавру и будучи хорошо принят архимандритом Феоктистом, Мономах забрал у Нестора его «Повести временных лет», перевез в свой родовой Выдубичский монастырь и отдал монаху Сильверсту, чтобы тот переписал «Повести…» заново - так, как того хотелось Владимиру. Между походами на половцев, войнами с полоцкими князьями и хозяйственными заботами под неусыпным княжеским надзором несколько лет создавались новые «Повести временных лет», отличные от Нестеровых, и многое из произошедшего на Руси было искажено для потомков, а то и вовсе уничтожено.