Святослав
Шрифт:
— Ты всегда был справедлив, Иоанн, — сказала Феофано и тоже улыбнулась. — Вард Валент и в самом деле достоин того, чтобы наказать виновных в его смерти.
— Но ты не сказала, кто был за ним.
— Я не знаю, Иоанн. На скедии, которая ждала меня внизу, были неизвестные мне гребцы. Ночью мы плыли по морю, а утром я высадилась в Золотом Роге.
— И тебе неизвестно, кто послал Варда и гребцов?
– Нет!
Иоанн долго молчал, а потом промолвил:
— Ты упорна и сильна, Феофано. Что ж, если так, я скажу тебе…
Он оглянулся, взглянул на закрытую дверь катихумения и прошептал:
— Варда Валента
— Ты послал Варда?
— А почему это тебя удивляет? Я знал все и послал Варда к тебе.
Феофано пристально посмотрела в глаза Иоанна, желая угадать: правду ли он сказал? А если правду, то с какой целью? Но на этом спокойном и, как ей казалось, довольном лице не шевельнулась ни одна черточка. И тогда Феофано очень медленно произнесла:
— Сейчас ты такой, каким был, — умный, настойчивый. Что ж, если ты начал говорить правду, скажу и я. Конечно, я знала, — продолжала Феофано, глядя ему прямо в глаза, — что ты послал Варда. Он сам говорил мне об этом, а в последний раз сказал, что бежать с Прота повелеваешь ты.
Император хорошо знал Барда Валента. Феофано еще чувствовала на своей щеке поцелуй этериота. Обоим казалось, что Вард стоит рядом в этом большом темном соборе. Но они его не боялись — Вард был мертв.
— Верно, — сказал император, — это я велел Варду устроить твой побег с Прота, это я… через наших друзей велел ему привезти тебя. Но почему ты не пошла в Константинополе туда, куда сказал Вард?
И тогда Феофано поняла — Иоанн не знает, кто послал к ней Варда. Он не знает, кто вырвал ее с Прота, и хочет выведать, кто ее друзья, потому что это его враги.
— Что мои друзья без тебя? — грустно промолвила Феофано.
– Я хотела говорить не с ними, а с тобой.
— Да. — Иоанн понял, что ничего не узнает от Феофано. — Увы, когда я посылал к тебе Варда, нам было о чем поговорить. Но Вард задержался, и когда ты прибыла, во Фракии был Святослав. Ты опоздала, Феофано.
Она долго молчала и смотрела — не на Иоанна, а на лики святых, которые, казалось, как живые, стояли вдоль стен и слушали их беседу.
— Иоанн, — внезапно повернувшись к императору, сказала она, — я все понимаю, кроме одного: как мог ты — ведь я тебя хорошо знаю — взять себе в жены Феодору?
— Узнаю тебя, Феофано, — он улыбнулся. — Однако отвечу. Хочешь правду — скажу и ее. Я взял Феодору потому, что любил Феофано.
— Спасибо! — Она громко рассмеялась. — Любил… что ж, спасибо за такую правду.
— Ты смеешься? — сурово промолвил он. — Не смейся, я очень любил и сейчас люблю тебя, Феофано…
Она протянула вперед руки.
— Ты любил и любишь? Что же это, Иоанн, — она указала на катихумений, в темную пустоту собора, которая скрывалась за галереями, — что это, сон?
Иоанн, глядя в черную бездну собора, продолжал:
— Нет, ото не сон… То, что нас окружает, и мы сами — это не сон, хотя порой и напоминает его. Большой дворец, Буко-леон, та ночь — нет, не сон… Ты была василиссой, я — лишь полководцем. Но тогда мы были вместе, в наших руках была страшная сила, мы хотели убрать с пути Никифора — и убили его! Разве это сон?
— Нет, — согласилась Феофано.
— Сейчас, — продолжал Цимисхий, — собор, ты и я, но… мы уже не вместе. Ты — беглянка с Прота, я — василевс, и все — люди, обстоятельства — все сложилось так, что я остался один.
–
— Но почему ты не говоришь обо мне, своей Феофано? Он словно проснулся.
— Я не говорю о тебе? О нет, я все время только и говорю о тебе… Я мечтал о тебе, ждал, когда умрет Полиевкт…
— И не дождался меня?
— Я тебя ждал, а тем временем Святослав очутился во Фракии, в Азии поднял мятеж Лев Фока и еще несколько родственников Никифора, а здесь, в Константинополе, на гробнице Никифора пишут, что убила его ты…
— Но ведь убивала его не я, а ты?
— Молчи. Его убили не ты и не я, а Лев Валент. Так я сказал в ту ночь и тогда же повелел его казнить — ради тебя, себя… Виноваты мертвые — так всегда лучше, Феофано.
— А Феодора?
— Большому дворцу нужна василисса, теперь он ее получил.
— Мне жаль тебя, император.
— Не смейся, Феофано, не о веселых вещах я говорю, а горькую правду.
— Я знаю, что это правда, вижу, мне нет места в Константинополе. Неужто так и будет? Что же мне делать? Опять на Прот?
— Нет, — быстро ответил он, — я не пошлю тебя на Прот. Ты должна жить далеко от Константинополя, но близко от меня, тебе нужно жить там, куда не достигнет рука Большого дворца, но откуда ты быстро можешь прибыть ко мне.
— О чем ты говоришь, Иоанн?
— Ты поедешь в Армению. Там я родился и рос, там всюду мои люди, там ты ни в чем не почувствуешь недостатка…
— А дети?
— Девочек ты возьмешь с собой, а Василий и Константин пусть соцарствуют со мной. Им я хочу только добра. Здесь, в Константинополе, они никому не нужны, а тебе и мне когда-нибудь будут полезны.
Феофано вышла на балкон катихумения, откуда был виден весь собор, алтарь, написанная в нем икона Божьей Матери, и стала, опершись о перила.
Прошла всего минута, две, но Феофано обдумала многое. Любил ли ее когда-нибудь Иоанн? Нет, не любил, она была ему только нужна, как и проэдр Василий, Лев Валент, этери-оты, убившие Никифора. Любит ли он ее теперь? Нет, не любит, но боится, может быть, больше, чем кого бы то ни было, потому что знает ее силу, знает, как она мстит. Знает, что у нее есть друзья, такие же сильные, страшные, мстительные, как и она, Феофано. Одного не знает император: кто эти друзья… Вот почему Иоанн пришел сюда, в катихумений. Он боится ее, боится их; он говорит правду — император Византии остался один… Теперь она в безопасности, он не убьет ее, потому что боится… Что ж, пусть боится, пусть дрожит! А ей придется ехать: ведь теперь, когда сюда, в катихумений, вошел император, ее не защитит никто, даже Бог! Очень хорошо, что Иоанн посылает ее в Армению, она согласна ехать куда угодно, лишь бы не на Прот. Феофано даже удивило, что Иоанн предложил Армению. Никифор подарил ей несколько городов в Армении, там она станет одной из богатейших женщин, а через купцов и послов, которые беспрестанно пересекают Понт, будет знать, что делается в Константинополе. С нею поедут две дочери; сыновья, Василий и Константин, останутся здесь — учиться в Магнавре…