Святослав

Скляренко Семен Дмитриевич

Так закончил император Иоанн последний свой прием в Преславе.

С великой славой возвращался император Цимисхий в Константинополь. Он сам позаботился об этой славе. Разбитые легионы Цимисхия еще стояли под Доростолом, а в Константинополь уже мчались гонцы с вестями, что войска империи наголову разбили тавроскифов, а их князь Святослав принужден заключить позорный мир. Еще Иоанн Цимисхий стоял в Преславе и думал, как ему перейти ущелье, а в Константинополе все уже твердили, что Цимисхий навеки покорил болгар, наложил на них дань и везет с собой сокровища Крума.

И никто в Византии не знал, что не князь Святослав,

а сам Иоанн Цимисхий желал заключить мир с русами. Никто не знал, что император ромеев с остатками своих легионов хочет поскорее уйти из Болгарии, где земля горит у него под ногами; никто не знал, что император Цимисхий мечтает теперь только об одном — быть в Константинополе, за высокими стенами Большого дворца, в Буколеоне. Но в Константинополе встречали Иоанна Цимисхия как победителя.

В день, когда Цимисхий возвращался во главе своих легионов, за стенами Константинополя, у Влахерна, собралась огромная толпа. На берегу, откуда был переброшен по челнам через Золотой Рог мост, стояли василисса Феодора, патриарх с духовенством, эпарх города, патрикии, члены сената, синклита, димоты и димархи. Тут же находились два хора — из соборов Софии и Святых апостолов. Всех этих избранных окружали воины, они стояли на страже вдоль всего берега и на мосту. А позади них толпился городской люд. Многие залезали на стены и деревья, немало набилось в лодии, которыми кишмя кишел Золотой Рог.

И вот наконец на галатском берегу, поднимая столбы желтой пыли, появились всадники. Все закричали:

— Император! Император!

Но император был еще далеко. По мосту проехало несколько сот закованных в броню бессмертных, еще несколько сот и еще несколько сот. Некоторое время никто не показывался. И уже потом, в окружении проэдра Василия, императора Константина, Варда Склира, патрикия Петра и многих полководцев, появился на белом коне Иоанн Цимисхий.

Император чувствовал себя прекрасно, хорошо выспавшись после многих бессонных ночей в летнем дворце на Гала-те. Утром он позавтракал, выпил вина, а теперь видел Константинополь, толпы народа, слышал пение хоров, и от всего этого у него кружилась голова.

— Многая лета тебе, божественный Иоанн! — начинали ди-моты.

— Многая лета, многая лета, многая лета! — подхватывали хоры.

— Многая лета Иоанну с августами! — продолжали димоты.

— Многая, многая, многая лета! — еще громче славословили хоры.

Под торжественное пение хоров патриарх подал императору драгоценный скипетр и золотой венок, а димоты услужливо подставили Иоанну спины, когда он сходил с коня.

Здесь, на берегу Золотого Рога, уже стояла запряженная четверкой лошадей, обитая бархатом и украшенная самоцветами колесница, и димоты расчищали среди толпы путь, чтобы император мог к ней подойти.

Однако Иоанн Цимисхий не сел в колесницу, в которой его не могли видеть. Он велел поставить на колесницу драгоценную икону Божьей матери, вывезенную из Преславы, и короны болгарских кесарей. Сам же, надев золотой венец и взяв скипетр, вскочил на коня, — о, в Константинополе все знали и теперь убедились, какой ловкий наездник император! Так он и въехал в город, с венцом на голове, со скипетром в руке, с красной багряницей на плечах.

В тот же день, к вечеру, император совершил выход в Золотую палату. Там все давно приготовили для этого первого после войны выхода. Папия со своими диэтариями несколько

ночей до этого не спали — мыли мраморные полы, натирали до блеска светильники и паникадила, развешивали на стенах знамена и дорогие ткани, украшали все цветами.

Каждый из сановников мечтал попасть на этот выход, но император велел пригласить в Золотую палату прежде всего посла Германской империи, посла Венеции, всех знатных чужеземцев, полководцев, и потому многим сановникам пришлось стоять в конхах вокруг Золотой палаты, а еще некоторым сидеть за закрытыми дверями в Орологии.

Во славе и величии вошел император в Золотую палату, сел на золотой трон, обозрел толпу собравшихся и дал знак логофету. И тогда в палату ввели кесаря Болгарии Бориса.

К нему были прикованы тысячи глаз. Только теперь понял кесарь, почему, оставляя Преславу, император повелел ему следовать за ним, почему везли его в закрытом возке, почему заставили ждать так долго в Орологии, на смех и глумление всем сановникам.

Но у кесаря-труса оставалась еще капля надежды, и по знаку логофета он пошел вперед, направился к императорскому трону. Это была страшная минута — идти и чувствовать, что за каждым твоим движением следят император, послы, знатные чужеземцы, тысяча глаз. Кесарь Борис боялся, что упадет. И он, наверное, упал бы, если бы логофет не подал ему знак опуститься перед троном императора на колени.

— Почему ты надел на себя багряницу и красные сандалии?
– прозвучал голос императора ромеев.

«Конец», — подумал кесарь Борис, вставая.

И это был действительно конец: несколько диэтариев подскочили к нему и сорвали багряницу, сняли сандалии. Босой, раздетый, стоял кесарь Борис среди Золотой палаты. А впрочем, он уже был не кесарем, а самым ничтожнейшим из всех, кто толпился здесь, в палате.

И тогда Борис вспомнил о Боге: ведь если император Ци-мисхий сорвал багряницу с него, с кесаря, то в Болгарии остается еще патриарх, не подвластный ни императору ромеев, ни константинопольскому патриарху, он может защитить кесаря Болгарии.

— Я обращаюсь к Богу, — воскликнул развенчанный кесарь, — я призываю на помощь церковь и патриарха болгар!

Стиснув губы, император Цимисхий долго смотрел холодным взглядом на Бориса, а потом процедил:

— Да будет тебе известно, что болгарского патриарха тоже не существует, есть только константинопольский патриарх, которому отныне подлежит и болгарская паства.

Итак, по слову Цимисхия уничтожалась Болгария — ее кесари, церковь.

Но императору ромеев и этого было мало. Он хотел, чтоб над кесарем Борисом, а следовательно, и над Болгарией, насмехались не только в Золотой палате, но и во всем Константинополе, во всем мире.

— Во имя Отца, Сына и Святого Духа, — сказал император, -властью, данной мне от Бога, посвящаю тебя в магистры…

Бледный и растерянный, стоял магистр Борис перед троном императора. Он не нашел ничего другого, как стать на колено и поцеловать красную сандалию императора, которая пахла пылью. Отныне он сам был пылью!

Войско Иоанна Цимисхия отходило от Дуная очень медленно. Легионы же его стояли на месте, грабя и объедая города и села. Лишь тогда, когда в гирле появились первые хелан-дии из Херсонеса, а прибывшие на них купцы рассказали, что видели далеко в Понте лодии со знаменами киевского князя, легионы снялись с места и направились в горы.