Святой Гийом
Шрифт:
– Да, я здесь, господи, – раздался голос парня. – Вы просто ничего не видите с солнца. А еще страшно орете, аж в ушах звенит.
У Демида отлегло от сердца. Но через мгновение сердце опять принялось тарабанить по ребрам. В люке показался Корсин. На лице оператора блуждала отстраненная, неприятная улыбка.
– Дай пройти, Демид.
– Да, конечно, мой дорогой.
Демид отступил, а потом толкнул Корсина и зажал в кулаках его толстовку. Выдернул опешившего оператора на палубу из батискафа, будто пробку – из бутылки. Декоративная молния толстовки жалобно
– Какого хера там стряслось, а, Корсин? Только отвечай быстро, а то от желания перекусить тебя сводит челюсти!
Губы Корсина разлепились, и он хмыкнул.
– Малец страшно переволновался, но вот он, погляди, живой и здоровый.
– Он видел кровь! Я слышал! Мы все слышали! А потом он умолк!
Лицо Корсина стало абсолютно безмятежным.
– Я его и пальцем не тронул, если ты об этом.
Капитан наблюдал за ними из-под полуприкрытых век, с неприятной улыбкой вуайериста, выследившего жертву. Осознав это, Демид остановился. Сегодня он не порадует ни чужого демона, ни своего. Демид оттолкнул Корсина и подал бледному Василю руку.
– Я видел кровь на шее Корсина, но мне, по-моему, показалось. – Лицо парня горело от стыда. – И фоток ровно половина от запланированных. Простите меня, Демид Степанович.
– Ничего, еще пошлешь маме фотографии на больные коленки. Будет их с горчичниками лепить.
Говоря это, Демид внимательно разглядывал Корсина. Шея оператора была абсолютно чистой, с созвездием из четырех родинок. А еще кожа имела подозрительный красноватый оттенок, словно ее недавно тщательно скребли или терли.
Между тем находка «Пикара» набирала восторженно галдевших поклонников. И тому была причина. Лучи солнца, касавшиеся кожи неизвестной, порождали странный визуальный эффект. Прикрытые груди, предплечья и плотный живот светились радужным перламутром. Только волосы висели темной грязной паклей, лишенные очарования глубины.
– Господи боже! – воскликнул Свиридов. – Она так прекрасна, что мне стыдно буквально за всё в своей жизни! Даже за волосы в ушах!
Демид недоверчиво посмотрел на женщину. Вилий Акимов и Данил Нечаев, два дюжих моряка (второй торопливо запихивал йо-йо в карман штанов), уже сняли ее с манипуляторов «Пикара» и переложили на палубу. Демиду хватило одного взгляда, чтобы всё стало ясно.
– Думаю, за свою жизнь ей не в пример стыднее твоего, Гордей.
– Что ты такое несешь, Демид! Говорить так – словно чайку словами убивать!
– Да? Ну так ощути себя чайкой, болван.
«Черт, опять ты берешь на себя слишком много, – укорил себя Демид. Он присел на корточки перед женщиной. – И вряд ли омлет из этих разбитых яиц придется хоть кому-нибудь по вкусу».
Его не интересовал волшебный, рыбный блеск мертвой кожи. Он разглядывал тонкие белые полосы, складывавшиеся в волнистые асимметричные узоры. Но поверит ли ему хоть кто-нибудь?
– Видите это? – Демид показал на живот и левую щеку неизвестной. – Такие шрамы носили сумасшедшие в том гребаном культе, где все скопом утопили себя. Память-то
Акимов скрестил на груди руки, являя собой непоколебимость буквально во всём.
– Так это ж было лет десять тому назад, – буркнул он.
– Да, здоровяк, всё верно. И потому она не могла так хорошо сохраниться. Вдобавок те придурки утопили себя где-то в проливе Лаперуза, а мы, извольте напомнить, топчем Балтику. Не по дну же она сюда приперлась, да?
Повинуясь некоему порыву, Демид коснулся щеки женщины. Оттянул холодную кожу, будто заглядывал в свежий порез. Плоть раздвинулась, демонстрируя спиралевидный, в чем-то даже кулинарный узор. Порезы были глубокими, так и не зажившими до конца, словно эти раны неизвестная получила за часы до кончины.
От экипажа, яростно сверкая глазами, отлепился Корсин.
– Не смей ее касаться, ты, говно золотое!
Ничего не понимая, Демид сперва ощутил, как растянулся на палубе, а потом – как его голову пытаются сорвать с шеи, будто цветок со стебелька. Наконец сообразил, что к чему. Попытался вклинить подбородок между пальцами оператора и своей шеей. Захрипел от натуги и удушья.
– А ведь я знал… знал, что ты… к-козел какой-то! Так и будете столбами стоять?! Снимите его!
Никто не шелохнулся.
Все с отвисшими челюстями смотрели, как прекрасная женщина-смерть из глубин Балтийского моря буквально тает на глазах.
Сперва ее конечности огрубели, покрываясь твердым желтым жиром. Он пузырился и застывал восковыми волдырями на внутренних локтевых сгибах и других нежных участках. Потом неожиданно развернулся процесс стремительного омыливания, точно вода и время наконец-то очнулись и решили по-быстрому прибрать тело. Живот женщины вздулся, как от чудовищного переедания, и вдруг прохудился. Дохнуло черной, капающей гнилью. Теперь плоть расползалась и растягивалась. Обнажились ребра. Они были тонкими и острыми, почти рыбьими.
– Ты впустил в ее рану воздух, кретин! – истерически провизжал Корсин. – Фарфор Кан-Хуга! Фарфор Кан-Хуга! Йиг-Хоттураг не прощает такого! Не прощает таких червей!
Он попытался выцарапать Демиду глаза и почти преуспел в этом, но его оттащил кто-то из мотористов. Кажется, Колотько. Демид, тяжело дыша, мотнул головой. Неторопливо поднялся и вперился взглядом в Корсина, которого всё еще держали. Сжимая кулаки, шагнул вперед. В оскале сверкнуло золото.
На этот раз Исаченко вмешался.
– Корсин Вебер, у тебя есть хоть какое-нибудь объяснение своему дьявольскому поведению?
Демид остановился, недовольно поглядывая на капитана.
– Конечно. Сейчас покажу, – просипел Корсин, стряхивая с себя руки Колотько. – Да вот же оно. У ваших ножек.
К оторопи окружающих, оператор плюхнулся животом на останки женщины. Толстовка тут же до самой спины пропиталась зловонной кашицей. Корсин быстро заработал руками, разбрызгивая вокруг себя темную слякоть. В следующую секунду его лицо озарилось каким-то болезненным восторгом, а сам он вскочил, прижимая к груди статуэтку.