Святые Горы (сборник)
Шрифт:
— Он готовит дуэль! Он готовит убийство моего сына! Моего Жоржа! Я не сомневаюсь ни одной минуты в его кровавых замыслах! Мне доносят со всех концов, что он говорит и как он смотрит на Жоржа! — возбужденно прокричал Луи де Геккерн. — Господин Пушкин — человек мстительный и мрачный, особенно когда речь идет о его жене. У него не европейский взгляд на женщину. Русские называют это домострой. О, Карл, это непереводимо.
— Уймитесь, дорогой Луи, — министр часто употреблял французские слова неточно, — мой бедный достойный друг! — он досадливо отложил перо отработанным жестом, машинально давая понять вошедшему, что оторвался от важнейшего документа.
Декабрист Николай Иванович Тургенев
Однако хорошо известный в посольской среде жест у Луи де Геккерна не вызвал реакции. Он шел к столу, не сворачивая, и Нессельроде с неприятным томлением сообразил, что от тягостных объяснений не увильнуть. Он также понял, что сочувствием здесь не отделаешься и что придется практически действовать, а ведь действие равно противодействию. Противодействия же министр не любил и даже боялся.
Вот любопытное мнение доброжелателя, который имел возможность наблюдать Нессельроде с дней первой юности. «Наружность его не отличается величественностью, он беспритязателен, не шумлив, прост и ограничен во вкусах, и не имеет ни состояния, ни наклонности, необходимых для высокой представительности… Он никогда не будет ни вести блестящей жизни, ни пользоваться большим влиянием на императора…»
Далее в отзыве Нессельроде выглядит как посредственный исполнитель высшей воли, сухой, без творческой энергии столоначальник. Подчеркнуты также спокойствие и природное миролюбие министра.
Указательным пальцем Нессельроде водворил на место очки в серебряной круглой оправе, немного криво сидящие на ястребином носу. Очки были предметом особой заботы министра. Их привозили дипкурьеры из Парижа и Лондона. Нессельроде разгладил Андреевскую переливчатую ленту — через час аудиенция во дворце, — обтянул фалды мундира, расшитого золотом, и направился к Луи де Геккерну. Тот, внезапно замедлив шаг, заковылял по зеркально сверкающему паркету. Будто от Нессельроде ударила волна чего-то плотного, вязкого и затруднила движение.
Они шли невыносимо долго навстречу друг другу, целую вечность. Соединились посередине кабинета в тесном нелепом полуобъятии. Как два тритона — короткий и длинный, — если бы те поднялись на задние лапы и приникли животами друг к другу.
Кабинет Нессельроде являл собой точную, но сильно — по масштабам России — увеличенную копию мет-терниховского. Ах, как он сам мечтал стать копией удивительного австрийца! В кабинете Карла Васильевича господствовали пустота и прохлада. У окна стояло огромное, но легкое, на гнутых — венских — ножках бюро, с отглянцованной крышкой и искусно отлитыми бронзовыми украшениями, вдоль стены тянулся стеклянный книжный шкаф, расцвеченный зелеными, малиновыми, желтыми и сиреневыми корешками, два жестких кресла с львиноголовыми подлокотниками не сулили посетителю отдохновения. По правую руку возвышались средневековые часы с боем. Не хуже, а быть может, и подороже, чем у австрийского коллеги, который говорил, что, прежде чем отдать распоряжение, над которым задумаются во всех европейских столицах, он смотрит на циферблат — не опоздал ли? А Нессельроде вдобавок с детства любил различные замысловатые механизмы.
2
«Нессельроде в кармане у Меттерниха», — сообщал приближенный Александра I А. Чарторыский Н. Н. Новосильцеву из Шомона перед взятием Парижа. Подчиненное положение русского дипломатического чиновника следует из его же собственных, довольно вялых и беспомощных слов, относящихся, правда, к более раннему периоду: «Я был дружен с князем Меттернихом, сделавшимся главою Венского кабинета во время пребывания моего в Париже. Разговаривая с ним, я не достиг, однако, ни до чего положительного; никаких обещаний мне дано не было». В этом же 1811 году Нессельроде становится важной
Если Нессельроде с конца войны против Наполеона I находился в кармане у Меттерниха, то Луи де Геккерн сидел в кармане у Нессельроде с начала 30-х годов, и нельзя допустить, что уловки голландского посланника не обсуждались раньше с министром и его женой. Поведение Дантеса после свадьбы с Е. Н. Гончаровой направлялось и поддерживалось кем-то, кто имел поболее силы и ума, чем Луи де Геккерн. Пушкин расценил брак Дантеса с сестрой Наталии Николаевны как трусливое отступление. Это иначе и не квалифицируешь как отступление, как временную заминку и даже как попытку Луи де Геккерна отыскать не столь острый эндшпиль. Непримиримому отношению Пушкина к выходке с Е. Н. Гончаровой Дантес был вынужден что-то противопоставить, вполне возможно, что его настойчиво подталкивали к этому. По понятиям чести он был обязан вообще устраниться, коль пожертвовал собой, как утверждал. Но, распространяя слух о своем благородном поступке, Дантес тем самым искал выгодного врагам Пушкина продолжения. Коррекцию его поведения после свадьбы могла провести только чета Нессельроде. В этой связи свидетельство князя А. М. Го-лицына — «Государь Александр Николаевич у себя в Зимнем дворце за столом в ограниченном кругу лиц громко сказал: «Ну, так вот теперь знают автора анонимных писем, которые были причиной смерти Пушкина; эго Нессельроде» — представляется достаточно важным и основательным. Вероятно, вся анонимная «корреспонденция» Пушкина имела общий источник.
Не вызывает сомнений: Дантеса в январе 1837-го понукали, и если не упустить из виду, что роль посаженой матери на свадьбе исполняла М. Д. Нессельроде и что именно она являлась одной из руководительниц высшего света Санкт-Петербурга и именно с ее мнением считалась аристократическая верхушка, то станет ясно, что Дантес не отважился бы вновь затеять недостойную игру за спиной Пушкина и своей жены без одобрения Марии Дмитриевны. Луи де Геккерн сидел в кармане у Нессельроде, и Пушкин это превосходно осознавал. Стоит вспомнить и события 1824 года в Одессе, когда Нессельроде помог М. С. Воронцову избавиться от Пушкина. Поэта замуровали в михайловской ссылке, укрепив в Александре I неприязнь к нему.
М. С. Воронцов обратился в Санкт-Петербург за содействием для удаления Пушкина из Одессы. Его мотивировки имели яркую личную окраску, личные основания. Пушкин в обществе оппонировал Воронцову как представителю ненавистной власти, но Воронцов-то преследовал Пушкина главным образом как собственного врага, и болезненная заинтересованность в утяжелении судьбы поэта проскальзывает в каждой строке послания. Должностное лицо, к которому взывал Воронцов, вняло просьбе. Должностным лицом и был министр иностранных дел Карл Васильевич Нессельроде.
«Я не могу пожаловаться на Пушкина за что-либо, — признавался М. С Воронцов, — напротив, казалось, он стал гораздо сдержаннее и умереннее прежнего, но собственный интерес молодого человека, не лишенного дарования и которого недостатки происходят скорее от ума, нежели от сердца, заставляет меня желать его удаления из Одессы. Главный недостаток Пушкина — честолюбие. Он прожил здесь сезон морских купаний и имеет уже много льстецов, хвалящих его произведения, это поддерживает в нем вредное заблуждение и кружит его голову тем, что он замечательный писатель, в то время как он только слабый подражатель писателя, в пользу которого можно сказать очень мало (лорда Байрона)». Далее М. С Воронцов дважды подчеркивает следующее свое желание: «Удаление его отсюда будет лучшая услуга для него… я прошу этого только ради него самого».