Святые Горы (сборник)
Шрифт:
Когда железный мост остался позади, а история с Милицей Корьюс, и без того неимоверно растянутая за счет побочных эпизодов — вроде затасканного анекдота о Киевском университете, в стенах которого Николай I ляпнул такую глупость, что они покраснели со стыда, — наконец, к моему ужасу, иссякла, дремучий кустарник ломко раздвинулся, и на мерцающую лунным светом тропу вступила коренастая фигура в насунутой на нос кепке.
— Чего тебе? — спросила Елена довольно равнодушно.
— Ты отойди.
Но Елена — о, блаженство! — прильнула ко мне
— Брось бабу, — сказал коренастый. — Что юбку ухватил?
Я не шелохнулся. Если зацепит, — решил я героически, — под ноги и через себя.
— Ты откуда пришлепал? — угрюмо поинтересовался коренастый.
Черная уродливо укороченная — будто отлитая из чугуна — тень разделяла нас. Кусты дышали земляной грозной сыростью. Как свежая могила.
— В трубочку они наблюдают, — лакейски подкинули из кустов и грязно выругались.
— Андрей, я тебя узнала. Ты Андрей Ребро, слесарь при банях. А прячется Савка Копыця. Анька, твоя старшая сестра, телеграфисткой у нас работает. Я ей сообщу, чем ты промышляешь.
— Тебя-то мы не тронем, — успокоили из кустов, — не дрейфь. А ему феню похудаем обовязково.
— Беги! — шепнула Елена и выдвинулась вперед, чтобы прикрыть меня своим телом.
Я напрягся. Нет, я не побегу, я не заяц.
Савка Копыця увалисто вылез на тропу, но я чувствовал, что в дремучести скрывается еще кто-то.
А все было так изумительно, так прекрасно. Сельский клуб, объединяющий людей. Дивный вальс Штрауса. Лакированное ландо на аллее Венского леса. Серебристый профиль отца. Аромат ночной красавицы. Милая девушка рядом. Тропа, мерцающая лунным — зеленовато-куинджевским — светом. Даже пронзительный вой сирены и тупые залпы зениток не испортили настроение, а, наоборот, лишь оттенили его.
Нет, я не испугаюсь. Отец не был трусом, и я не дрогну. Пусть я совершу глупость. Все равно они мне феню похудают. Я выдернул кулак из кармана и с маху — не думая о последствиях, метнул его в мокрые, расползшиеся губы. Ударил в общем не серьезно, скорее для престижа. Ну что они, в самом деле, — я им глину приехал добывать, а они отметелить меня собрались. За что, спрашивается?
Сдачи получил молниеносно. И как получил! Точно под дых и синхронно — в ухо. Хрустнуло и потекло. Но что и где хрустнуло, что и где потекло, не сообразить. Они не шутили. Елена рванулась вбок. Треснули ветки. А я кинулся вперед, и вначале мне повезло. Я ударил Копыцю в грудь, а потом взял его «на одессу», снизу вверх — в подбородок теменем. Но это был мой единственный успех. Коренастый, с мокрыми губами, хлобыстнул в ответ — нет, не меня, а скорее, по мне, зло выхыкивая из легких воздух, вложив в движение, ей-богу, не меньше полцентнера — с оттяжкой. Кто-то третий — с тыла — подбил мои ноги, и я, не удержавшись, рухнул навзничь, успев отметить, что кравцовская земля весьма твердая. Сейчас они покажут, где раки зимуют. Варначье проклятое, ненавижу, ненавижу их!.. И они показывали мне не меньше минуты. Но надо признать — по-джентльменски,
Очнулся от яркого электрического фонарика. Поднялся.
— Ой, вам нужна первая помощь? — спросила нараспев толстушка в белом шуршащем платье, ощупывая мой лоб. — Чую, Ленка кричит: помогите… А я вас еще в кино увидела. Ну, Шурик с Антоневичем и помчались. Сейчас Антоневич подойдет. Вот мерзавцы! Дорогой Шурик, — воскликнула иронически толстушка, — куда смотрит твой хваленый Макогон?
Шурик — мужчина довольно солидный, в пиджаке и галстуке — мрачно молчал.
Елена и толстушка подперли меня, как телеграфный столб, — с обеих сторон.
— Крови вроде нет. Только рубашку порвали.
— Ну да — нет, — сказала Елена, — у меня вся ладонь липкая.
— Чья ж кровь? — удивилась толстушка.
— Это Копыци. Я Копыцю взял «на одессу», — с глуповатой гордостью объяснил я.
— Мы вас проводим, — предложила толстушка.
— Их лучше Антоневич проводит. Ему завтра к Кролевцу в «Зори социализма», — возразил Шурик.
— А ты, Шурик, не распоряжайся. На твоем месте полезно сейчас не высовываться.
Солидный Шурик внял ее совету и закрылся минут на пять.
— Спасибо, не надо провожать, — отказался я. — Они больше не полезут.
— Вы их еще не знаете, — всплеснула руками толстушка, — это хулиганье. А вот и Антоневич…
— Спасибо вам, Антоневич, — поблагодарил я сгустившуюся тьму, которая вытолкнула высокого, чубатого парня в офицерском кителе. — Мы пойдем потихоньку.
Я совсем оправился.
— Антоневич, проводи, — скомандовала толстушка. — Дорогой Шурик, куда все же Макогон смотрит? Кравцово крупный культурный центр, а по улице пройти немыслимо.
— В график падения преступности, — нехотя промямлил Шурик. — Макогон любит его анализировать. Ты запиши номер телефона, звякни ему и обрати внимание на недоработки.
Его попытка сохранить свое достоинство выглядела жалко.
— И звякну! И грюкну! А если из терпения выведет — и шмякну. И вообще, если ты желаешь, чтобы я продолжала лечить, доставайте мне рентген.
У них были более серьезные счеты, чем у кравцовских ребят со мной.
— Ох-хо-хо! — засмеялся Шурик. — Ты по распределению, ты никуда не денешься.
— Я замуж выйду, за летчика из Бердянска.
Ее удар, не то что мой, — свалил Шурика сразу. В названии города звучала какая-то правда… Бердянск рядом. Шпицберген или Чита Шурика не взволновали бы.
В начале проселка наши пути с толстушкой разошлись. Антоневичу выпал жестокий жребий конвоировать меня и Елену дальше — до Степановки.
— Наплюйте. Это мелюзга, — сказал он, прерывая затянувшуюся паузу. — Их школой бить, вечерней.
Состояние моего организма заставило меня несколько усомниться в действенности предложенного Антоневичем пути. Вряд ли меня отдубасили неграмотные. Семилетка-то у них у всех. Не меньше.