Святые Горы (сборник)
Шрифт:
— Ничего у нас все равно не выйдет, — печально вымолвила Елена. — Твоя мать не признает меня.
Мы были наивны и чисты. Для нас не существовало настоящего. Мы жили лишь прошлым — своими мимолетными воспоминаниями и будущим — своими надеждами.
— При чем здесь мать? Я самостоятельный человек. И почему она не признает?
— Да потому.
— Ты так здорово рассказываешь про свод Айя-Софии, про плинфу нашей Лавры… Она заслушается, — возразил я шутливо, пытаясь развеять ее непонятную и не понятую мной грусть. — Ты умная, красивая.
— Не желаю быть красивой, — и в ее
В чем провинились перед ней красивые? К красоте все стремятся. Жертвуют ради нее многим. Я лихорадочно искал, чем ее успокоить и вообще что предпринять дальше. Внезапно меня охватила опустошающая усталость. Поездка в кузове грузовика, мчащаяся навстречу степь, обрывки грязной пены на поверхности моря, столкновение с Карнаухом, античные фигуры эллинок, любовные прикосновения Елены, матовый свет луны, смоляной запах сарая — все, решительно все нахлынуло на меня, закружило, завертело, придавив массой своих впечатлений к земле.
— Давай лучше вздремнем, — предложил я, ложась навзничь и закрывая глаза. — Ночью глупости лезут в голову.
Елена взяла мое лицо в ладони, поцеловала сухо и горячо. Я смотрел в черноту дверного проема, и мне захотелось, чтобы она оставила меня в покое.
— Поклянись, что никому не расскажешь.
— О чем? — спросил я, немного пугаясь. — И кому?
Вполне достаточно истории с Карнаухом, между
прочим еще не законченной. Следующей тайны я не выдержу. Клыч Самедович предупреждал: смотри, никаких девочек в командировке. Знает, седой волчище, что сколько стоит. Я устыдился своего цинизма, но он, цинизм, все-таки вполз скользкой змеей в мою издерганную, утомленную душу. А порыв Елены к откровенности был прекрасен. Она видела во мне друга, близкого человека. Она была очень доверчива и одинока. Она нуждалась в любви больше, чем я.
— Нет, ты поклянись, — настаивала Елена.
— Клянусь.
— В техникуме иногда трепнешь чего-нибудь подружке и зажалеешь — повздорить боишься. Обозлится да разнесет по коридорам. На бюро вытянут, к завпеду. У нас Тамарка Супрун однажды поделилась с парнем — он ей в любви объяснился, — ее и вышибли.
— Не надо, тогда не рассказывай, лучше ничего не знать, я все равно буду любить тебя. И относиться с громадным уважением, — добавил я, безуспешно пытаясь унять сердце, бешено скачущее в предчувствии недоброго.
— За неделю полюбил?
Вот оно! Вот оно! Я ждал этого момента. Я верил в любовь с первого взгляда после того, как прочитал повесть Ромена Роллана. С тех пор я не представлял себе иной любви, попав целиком под обаяние событий чужой — иностранной, парижской — жизни. Но я, конечно, ни звуком не обмолвился о Роллане, а вместо того задал Елене довольно жалкий вопрос:
— А ты?
Нередко я спорил с Сашкой Сверчковым — прилично ли подойти к девушке на улице и сразу объясниться с ней? Сашка утверждал, что уважающая себя девушка не станет слушать, что никакой любви с первого взгляда не существует, что надо гулять с девушкой по крайней мере год, что на улице знакомятся только с проститутками. И несмотря на то, что Сашка — тертый калач — был при немцах в оккупации и видывал
— Я другой человек, — ответила Елена после долгого молчания. — Я в селе работаю, а ты стихи знаешь, — и неестественно рассмеялась. — Один лейтенант из Свердловска читал мне совсем плохие. Ты добрый, честный парень. У тебя есть единственный недостаток.
Ничего себе… Я был о своей персоне более низкого мнения.
— Какой?
— Ты с людьми обращаться не умеешь. Ты не разбираешься в них, не привык к ним.
— С чего ты взяла?
— Первым в драку норовишь. Они, может, тебя попугать хотели, а ты — бац! Приехал и сразу с технологом в кино. Им, конечно, не понравилось.
В ее речах отсутствовала логика.
— Что ж, я должен ждать, пока меня изобьют? Или я в кино не имею права сходить с кем хочу?
— И с Карнаухом ты вел себя неправильно. Сначала лебезил, потом фасонил. А людей нельзя сердить. С ними надо умеючи, по-хорошему, по-свойски.
Кое в чем она права, и я принял ее правоту всем своим существом. Да, я люблю ее! Она умница. И лейтенант из Свердловска мне не страшен. Я никогда никого не любил. А ее люблю. Она мне понравилась с первого взгляда, чего б там ни пел Сашка Сверчков, с того дня, когда мы с Воловенко рассматривали синьки в правлении колхоза.
Неожиданно из черноты вынырнула желтая звездчатая точка. Я сразу сообразил, что это прожектор. Я поднялся и хотел затоптать костер, но под руку попал кусок жести, и я накрыл им огонь.
Желтое пятно близилось, и наконец луч от него достиг берега, ощупал кромку, косо ударив в дверной проем. Луч пополз дальше, по дуге, под мерное баханье мотора; затем он беззвучно потух — отсветом упал на море и утонул в нем. Опасность быть обнаруженными бросила нас друг к другу в объятия, и до самой зари мы не разомкнули их, так и не подумав о более удобной постели, так и не возобновив прервавшегося разговора, так и не вспомнив про тайну, которой хотела поделиться Елена.
22
Спали мы или нет — кто знает. Но мы не слышали ни крика встрепенувшихся чаек, ни рокота остывших за ночь волн, ни шума прилетевшего с Корсак-могилы ветра, и только какой-то внутренний толчок заставил нас очнуться, когда клубящийся над морем туман начал оседать и рассеиваться в стороны, тронутый резкими бликами взошедшего солнца.
Битый час мы прождали Карнауха на промплощадке. Рабочие, не отвечая на наши вопросы, наращивали штангу, мучаясь опять с той же переходной муфтой, что и вчера.
— Придется идти к Костакису, — сказала Елена. — Может, Федор еще спит?
Я пожал плечами. Я был не в состоянии вернуться к действительности, и времяпрепровождение Карнауха меня совершенно не занимало. Я был во власти иных переживаний. Все прошлое — до командировки — казалось мне далеким, незначительным, почти игрушечным. А лейтенант из Свердловска вырос, наоборот, в исполина. Хотя я не склонен к мистике, он появлялся то справа, то слева от меня, но как только я всматривался в него попристальнее, он исчезал. Я успел, однако, обратить внимание на его черные петлицы.