Святые Горы (сборник)
Шрифт:
Елена взяла меня под руку.
Мы прошли половину пути к желтому дому Коста-киса.
— Он связист? — спросил я.
Елена кивнула. Моя догадливость не поразила ее.
— Он много хорошего сделал для меня. Он мне очень помог, — и Елена теснее прижалась к моему плечу своим.
Мы медленно брели по пыльной, корявой дороге, и я ничего не видел вокруг, кроме лейтенанта, своей плывущей синей тени и своих пыльных ботинок, зашнурованных торопливо, через дырочку. Ну и пусть он хороший, мелочно думал я. Лейтенант не бог весть какой чин. Мне получить звание лейтенанта — легче плюнуть.
— В чем тебе надо было помогать? — ревниво спросил я.
— О, во многом, во многом. Я с ним познакомилась
Ну и черт с ним, с этим лейтенантом из Свердловска. Не желаю, не хочу — беспорядочно металось у меня в голове. Пусть я плохой, а он хороший, — и я попытался высвободить руку, но Елена будто не заметила моего движения. Я парил в поднебесье, в своих мечтах, сводя там счеты с лейтенантом, унижая его и расправляясь с ним, — но вдруг слова Елены столкнули меня с высоты и больно ударили о землю.
— Директор нашего детдома после дня рождения— я собиралась как раз на второй курс техникума поступать — вызвал меня в кабинет и сказал: твоя мама жива, здорова, хочет написать тебе. Она сидела в тюрьме за воровство. Понимаешь? Теперь ее отпустили на поселение. А тебя воспитал я и советская власть. Иди и решай. Можешь с ней переписываться, позднее и поехать, когда паспорт получишь. Я ушам своим не поверила: какое воровство? Мне раньше говорили, что мама пропала без вести. Я чуяла, что в моей истории не все ладно. Неллю, подружку, в семью взяли, Катьку, Валю. Даже Фаину. С ТБЦ. А меня нет. Никто даже в щелочку не осматривал. Ты ходишь в парикмахерскую?
— В парикмахерскую? — удивился я и провел ладонью по своей уродливой прическе, которая доставляла мне массу страданий нелепым для моего длинного лица фасоном.
Что за вопрос? Конечно, я стригусь в парикмахерской. Охватило ощущение нереальности, призрачности происходящего. Лейтенант из Свердловска, мать-воровка — сорока-воровка, парикмахерская. Это сон или жизнь?
— Так вот, там, в парикмахерской, работала косметичкой. Мы родом из Донбасса. Из Сталино. А знаешь, что такое для маленького города парикмахерская, а особенно женский салон?..
Косметички. Космы, косметички. Не очень приятные — парикмахерские — созвучия.
— Никогда не слыхал про косметичек. Слово какое выцарапала. Мне и в книгах ни разу не попадалось, а прочел я на своем веку немало.
— Немало! Дурачок, а туда же — хвастаешь. Косметички на женщин красоту наводят, а ты стрижешься в мужских залах. После разговора с Егорычем я сама побежала в салон. Шелушат там, отбеливают. У некоторых девушек прыщи или пятна с кожи ничем свести нельзя. Ни ртутью, ни серой, ни переливание крови не помогает, ни таблетки. У нас в техникуме одну девчонку из петли вынули. Валька Безменов — учился на третьем курсе такой интересный парень — возьми да скажи ей: «С тобой целоваться противно — ты прыщавая». Она туда, сюда, от косметички к врачу — и в петлю. Ну и в салоны запись на полгода. У девчоночек кожа молодая, отшелушить вроде пара пустяков. А получается не всегда. Тогда они крем предлагают особый, только у них-де есть — нигде в целом мире, окромя города Парижа. В секрете рецепт держат. Баночку, однако, свою тащи. Со стеклотарой у них туго. В баночку наложат, вроде полная, а дома — к вечеру — и опадает. Они крем стеклянной лопаточкой вспушат, чтоб больше получалось, — и обманывают. Приличных денег эта малость стоит. С фармацевтами договариваются. Эмульсии разные и основы на складах воруют. Мне девчонки из школы медсестер объясняли. А иногда и просто в галантерее крем купят, подобьют чего для цвету — и смеются. Ловко! Для трудовых резервов. А девчоночке, зелененькой, в общаге по ночам о красоте мечтается. Так красоты хочется, как умирающему дышать. До смерти! Ну и валом валят. Анна Ивановна, Клара Борисовна, Милица Генриховна… Заигрывают с ними,
Я зажмурился и постарался избавиться от голоса Елены. Пусть земной шар расколется к чертям. Какую же роль играл здесь лейтенант из Свердловска? Но я постеснялся спросить, хотя именно это волновало меня больше, чем способы, с помощью которых косметички обманывают несчастных прыщавых девушек.
— Я люблю маму до сих пор. Не знаю почему и за что. Она высокая, рыжая. От нее вкусно пахло печеньем, духами. И помню, как с ней прощалась. И не забуду ее никогда. Езжу к ней под Новосибирск каждый год. А твоя мама не станет разговаривать с дочерью воровки. Очень ей надо.
Я молчал и не находил, что ответить. Я не мог поручиться за свою мать. Конечно, она не выразит восторга и вообще упадет в обморок. О господи! Я попытался поцеловать Елену, но она с силой оттолкнула меня.
Мы остановились на берегу. Отсюда дорожка поднималась прямо к дому Костакиса на пригорке.
У самой суши море прозрачное, стеклянное, чуть дальше — светло-зеленое, потом — бутылочного цвета, а еще дальше — густо-малахитовое и, наконец, серое у горизонта, там, где небо соприкасалось с водой, тянулась едва различимо синяя полоса. Переходы от стеклянной прозрачности, через зеленое, темно-зеленое и серое к синему были неуловимы, и взор скользил по поверхности свободно, не спотыкаясь, мягко впитывая в себя все разнообразие оттенков.
Глаза мои были прикованы к воде. Я понимал, что мне надо было что-то сказать Елене, как-то проявить свое отношение, но согретое и оживленное солнцем утреннее море, которое я видел так близко, не отпускало меня. Оно завораживало своей громадностью, своим плещущим спокойствием и не казалось ни пустынным, ни мертвым. Хотелось всматриваться в него подробно, любуясь ничем не замутненными красками, и постоянно возвращаться взглядом к горизонту, туда, вдаль, где ничего пока не было, но появление чего-то все время ожидалось. Мне надо было отвернуться от него, отринуть его от себя, покончить с ним, не дать увлечь. Иначе я неминуемо махну на все рукой, брошусь в волны, с восторгом ощутив на мгновение тяжелый полет собственного тела, и поплыву не оборачиваясь, а вдалеке от берега лягу на спину и начну смотреть на белое солнце, на его корону из золота с неровно расплющенными зубцами, поражаясь тому, что со мной происходило ночью в сарае и вообще во всей минувшей жизни.
— Зажмурься, — сказал я Елене, — И забудь о дурном. Забудь! Сияет солнце, воды блещут, на всем улыбка, жизнь во всем, деревья радостно трепещут, купаясь в небе голубом. Поют деревья, блещут воды, любовью воздух растворен, и мир, цветущий мир природы, избытком жизни упоен. Но и в избытке упоенья нет упоения сильней одной улыбки умиленья измученной души твоей!
— Кто автор? — спросила Елена.
— Тютчев.
— Я думала — Пушкин.
— Нет, Тютчев. Кроме Пушкина в России много прекрасных поэтов.
Почему бы мне не увезти ее в наш город? Я читал бы ей стихи, познакомил бы с Сашкой Сверчковым. Мать воровка? Какая чепуха! Я пытался обмануть себя. Но это не было чепухой. Судьба ее матери, конечно, решительным образом влияла на отношения людей к Елене.
— Чем же твой лейтенант помог тебе? — спросил я.
— Он ездил со мной в Новосибирск. Знаешь, как было сперва страшно? Потом письма писал мне смешные.
— Почему вы не поженились? — спросил я.
Я понимал, что поступаю некрасиво, что причиняю боль, что беспардонно вторгаюсь в чужие отношения, не имея на то никаких прав, но я не мог удержаться от какого-то странно мстительного желания. Елена, однако, отнеслась к моему вопросу внешне безразлично и объяснила с достоинством: