Святые сердца
Шрифт:
По одну сторону от лежащего распятия распростерлась на полу аббатиса, вся вытянувшись к Нему. Ее ладони почти касаются Его скульптурной плоти, кажется, потянись она еще немного, и дотронется до Него.
Зуана колеблется. Она нередко видела аббатису в церкви, где та обычно являет собой изящнейшее воплощение молящейся монахини, однако сейчас ей кажется, что та погружена в более глубокую молитву. Ей неловко оттого, что она как будто подглядывает.
Немного погодя, когда она поворачивается к двери, ее окликает голос:
–
Ну, может, не такую уж и глубокую.
С наблюдательного пункта на хорах Зуана начинает рассматривать статую. На полу фигура Христа кажется еще огромнее, чем на стене. Мастера не только починили поперечную перекладину и руку, но и почистили фигуру и заново отлакировали ее, смыв столетние слои свечной копоти и пыли, так что Его кожа как будто светится.
Наконец аббатиса выпрямляется. Мгновение она сидит на пятках и смотрит на тело, потом наклоняется и целует дерево креста и только после этого встает.
– Знаешь, когда я только пришла в монастырь, еще девочкой, говорили, будто изготовивший Его скульптор использовал в качестве модели тело собственного сына, убитого в драке. – Она говорит спокойно, почти легко. – Говорят, горе отца было столь велико, что оно водило его рукой, державшей резец. Судя по всему, молодой человек был красавцем. Женщины его любили. Помню, я тогда не понимала, как его тело могло превратиться в тело Христа. Ибо у меня не было никаких сомнений в том, что Он – тот, кто Он есть.
Аббатиса выбирает место рядом с сестройтравницей и садится, аккуратно расправив юбки.
– С годами я поняла, что мы, монахини, удивительно умеем видеть то, во что верим… или верить в то, что видим – или хотим видеть, – даже когда его нет.
В ее манерах нет и следа той ярости, в которой Зуана оставила ее менее суток тому назад. В правилах их ордена об этом говорится недвусмысленно: монахиня бенедиктинского монастыря не должна давать волю гневу или жаждать мести. Она должна любить врагов своих и примиряться с противниками до захода солнца. И ни при каких условиях надежда на милость Господа не должна покидать ее. Непростые требования, и аббатиса должна показывать другим пример их безукоризненного исполнения.
Даже когда Зуана с ней не согласна, она все равно восхищается ею больше, чем любой из прежних аббатис. Хорошо бы и впредь так было.
– Похоже, это тебе я должна быть признательна за то, что она не расковыряла себя ножом посреди заутрени.
– Дело не только во мне, мадонна Чиара. Девушка и сама не хочет вреда общине.
– Да, она дала мне это понять. Однако меня она ненавидит. Глаза красноречивее слов. – Аббатиса делает паузу. – Что ж, на ее месте я бы меня тоже ненавидела. Полагаю, обилие крови – твоих рук дело?
Зуана колеблется, потом кивает.
– Очень впечатляюще. Надеюсь, Федерике на пирожки чтонибудь осталось. Хотя, похоже, на следующий год карнавального пира уже не
– Нет, – твердо ответила Зуана. – Пир будет. И вы попрежнему будете аббатисой. И, как и сейчас, будете пользоваться всеобщей любовью и восхищением.
– Ох, Зуана, сделай милость. Воздержись от неискренних похвал. Для нас это пройденный этап. Мы ведь пришли сюда торговаться, да? В таком случае приступим.
– Здесь? – Взгляд Зуаны скользит по распятию.
– Почему бы и нет? Лучшего свидетеля нам не найти. К тому же я не хочу, чтобы сложилось впечатление, будто мы думаем чтото от Него утаить.
И Зуана начинает говорить, сначала о болезни, потом о лечении. Слова она выбирает понятные и простые, как и подобает хорошему врачу или ученому, который всесторонне исследовал предмет и хочет убедить других в его полезности. Аббатиса, в свою очередь, внимательно слушает, не сводя глаз с ее лица.
Христос на кресте, лежащем на полу часовни, отвернул от монахинь свой лик. Его поникшая голова свидетельствует о том, что мучения уже подошли к концу. Все худшее для Него позади, впереди – только воскресение.
– Знаешь, чего сильнее всего страшатся женщины, входящие в монастырь не по своей воле? – наконец говорит аббатиса. – Думаю, я тебя удивлю, ведь они и сами зачастую этого не знают. Не того, что они не смогут иметь детей, носить модные платья и никогда не испытают ничего из того, что они слышали об алькове. Нет. Корень их страха в том, что, не найдя утешения в Господе, они боятся умереть от скуки. Скука… – качает головой она. – Должна сказать, что за все годы, которые я провела на посту аббатисы, я ни разу от нее не страдала. Он очень умен, Зуана, твой план. Когда надо понять суть проблемы и найти решение, головы яснее твоей не найти. И все же это не столько лекарство, сколько шантаж.
– О, я вовсе не хотела, чтобы так было.
– Нет? А если я все же откажусь? Что тогда? Осмелюсь заметить, краски ей хватит, чтобы сорвать не одну службу. Видела бы ты ее руки. Она себя от души покромсала. Может, у нее и не было экстаза, но вот у сестры Юмилианы наверняка был бы. Но ты и без меня все знаешь. – И она глубоко, театрально вздыхает. – Так что там за «состав»? Ты пользовалась им раньше?
– Я… вообщето нет. Его нельзя испытывать самой на себе, результаты непредсказуемы.
– Да уж.
– Но я изучила множество записей.
– Чьих – аптекарей или поэтов?
– Я… я не понимаю…
– Ах, Зуана! – Улыбка поднимает уголки ее губ, но не достигает глаз. – Для человека твоих знаний ты очаровательно невежественна. Мариотто и Джианоза… Джульетта и Ромео… Как только их не называют. Неужели ты не слышала их трагическую историю? Ладно, сейчас уже поздно. Добрые отцы из Трента приговорили к костру истории Салернитано, что, по моему разумению, только добавит им популярности.