Святыня
Шрифт:
— Ты так взбесил исполнительницу фламенко? — сказал я.
— Наверное, — сказал он, ставя в мой холодильник ящик пива «Бек» и бутылку виски «Чивас».
— Ну, разумно ли это?
— Наверное, нет.
— А может быть, это даже следует расценить как глупость?
— Послушай, ты долго еще собираешься меня изводить или проявишь гостеприимство и покажешь мне, где у тебя чипсы?
Таким образом, мы переместились в гостиную, где, расположившись на диване, принялись за «Бек» и «Чивас», сопровождая выпивку рассуждениями о презренных женщинах, готовых из-за ерунды тебя кастрировать, разрывах со скандалом, ревнивых мужчинах и бойфрендах и прочем в том же духе — тема не
А потом, когда разговор стал, похоже, иссякать, мы включили телевизор, где углядели начальные титры «Аварийной безопасности».
— Черт, — сказал Джей, — сделай-ка погромче.
Я повиновался.
— Кто режиссер? — спросил Джей.
— Люмет.
— Точно?
— Абсолютно.
— А по-моему, это Франкенхеймер.
— Франкенхеймер поставил «Семь дней в мае», — сказал я.
— Да, ты прав. Я без ума от этой картины!
После чего следующие два часа мы, как загипнотизированные, следили за тем, как президент США Генри Фонда, сжав зубы, пытался противостоять холодному безумию сошедшего с катушек черно-белого мира, когда в результате компьютерного сбоя полетела система аварийной безопасности и американские военно-воздушные силы уже готовились бомбить Москву, а несчастный Генри Фонда, еще крепче сжав зубы, вынужден был отдать приказ бросить бомбы на Нью-Йорк, чтобы успокоить русских и избежать полномасштабной ядерной войны.
Когда картина кончилась, мы немного поспорили о том, что лучше — «Аварийная безопасность» или же «Доктор Стрейнджлав». Я утверждал, что эти вещи несравнимы: «Стрейнджлав» — настоящий шедевр, а Стэнли Кубрик — гений. Джей обвинил меня в преувеличении, а я его — в отсутствии воображения и педантизме. Он заявил, что Генри Фонда — величайший актер всех времен и народов и лучше его не было за всю историю кинематографа. Я сказал, что он пьян.
— Вот если б был у них какой-нибудь сверхсекретный пароль, чтобы отозвать бомбардировщики!
Он поудобнее вдавился в диванную спинку со стаканом виски в одной руке и пивным бокалом в другой.
— Сверхсекретный пароль? — рассмеялся я.
Он повернулся ко мне.
— Нет, я серьезно. Тогда президенту Генри Фонда осталось бы только конфиденциально довести до каждого из пилотов эскадрона этот пароль, известный только им и ему, и бомбардировщики вернулись бы, несмотря на полетевшую систему аварийной безопасности.
— Но, Джей, — сказал я, — в том-то и смысл, что отозвать их обратно нельзя. Они же все воспитаны в убеждении, что всякий приказ, поступивший после того, как не сработала система аварийной безопасности, это происки русских.
— И все же…
Мы сидели с ним, глядя «Из прошлого», еще один черно-белый боевик 38-го канала, переносивший нас во времена, когда 38-й канал еще был крутым. В каком-то месте фильма Джей встал и отправился в ванную. Вернувшись с еще двумя бутылками пива, взятыми в кухне, он сказал:
— Если я когда-нибудь захочу прислать тебе весточку, это будет нашим паролем.
— Что? — не понял я.
— «Аварийная безопасность», — сказал он.
— Я смотрю сейчас «Из прошлого», Джей. «Аварийная безопасность» уже полчаса как кончилась. Нью-Йорк разбомбили вдрызг. Проехали.
— Нет, я серьезно. — С трудом оторвавшись от диванной подушки, он выпрямился. — Если мне когда-нибудь захочется послать тебе весть из, скажем, загробного мира, пусть это будет «аварийная безопасность».
— Какого еще, к черту, загробного мира! — Я засмеялся. — А еще говоришь: «серьезно»!
— Серьезнее даже судебный пристав не бывает. Нет, нет, ты вникни. — Подавшись вперед, он выпучил глаза, чтобы
— Ты, наверное, не совсем и не только голову имеешь в виду, и Эсмеральда сказала бы, что сегодня тобою правила другая голова. Ее-то она и собиралась тебе оттяпать.
Он фыркнул:
— Нет, в том, другом смысле ты тоже прав, но я говорил про голову в смысле мозгов. Так вот, голов в этом смысле у меня две, правда! — Указательным пальцем он постучал себя по черепу. — Одна — такая же, как у всех, она хлопот не доставляет. Другая же — это голова копа, и она никогда не прекращает варить. Она будит первую мою голову среди ночи, толкает меня вскочить с постели, пусть я даже и не знал, что именно меня смущало. Я хочу сказать, что половина всех моих дел была разгадана в три часа ночи именно благодаря этой моей второй голове.
— Тебе, наверное, и одеваться-то каждый день не просто.
— Что?
— С двумя-то головами, — сказал я. — Как ты с этим управляешься? У них ведь, наверное, и вкусы различные, и в одежде, и во всем прочем. А как они в смысле еды?
Он выбросил перед моим носом средний палец:
— Я серьезно.
Я тут же сдался.
— Если серьезно, — сказал я, — то, похоже, я знаю, о чем ты толкуешь.
— Ни черта. — Он махнул рукой. — Для этого ты еще слишком зелен. Но ты это узнаешь. В свое время. Должен тебе сказать, мальчик, что эта вторая голова — порядочная пакостница. Например, знакомишься ты с человеком — в перспективе другом или возлюбленной, бывает и так. И ты хочешь, чтобы отношения ваши развивались. Тут включается та, вторая голова, даже против твоей воли включается. И она бьет тревогу, звонит в колокола интуиции, и в глубине души ты начинаешь подозревать, что доверять этому человеку ты не должен. Вторая голова ухватывает то, что первая, основная, не может или не хочет ухватить. Могут пройти годы, прежде чем ты дашь себе отчет в том, что же это было — возможно, то, как друг твой замялся, произнося то или иное слово, или как загорелись глаза твоей возлюбленной при виде бриллиантов, и это при том, что она уверяла, будто большей бессребреницы, чем она, на свете не сыскать. А может быть… Да кто его знает… Важно то, что из этого выйдет. А выйдет то, что подозрения подтвердятся.
— Ты пьян.
— Да, я пьян, но это еще не означает, что я не могу изрекать истины. Послушай, я ведь про что говорю — ведь может же так случиться, что я потерплю фиаско…
— Да?
— Не от рук какого-нибудь гангстера-отморозка или мерзавца наркоторговца или другого мерзавца, которого я издалека учую. Нет, от рук кого-нибудь, кому я верю, кого я люблю. И может случиться так, что я сойду в могилу, все еще веря этому человеку. Всей душой ему веря. Почти всей. — Он подмигнул мне. — Потому что есть же у меня и вторая голова. А она, ей-богу, отличный детектор лжи, и она станет нашептывать мне, чтобы я остерегался этого человека безотносительно к тому, хочет или не хочет этого остальная моя душа. Так что вот.
Кивнув сам себе, он откинулся на спинку дивана.
— Что «вот»?
— Вот отсюда и план.
— Какой план? Последние двадцать минут, если не больше, ты несешь бог весть что.
— Если я когда-нибудь умру, а близкий мне человек придет к тебе и начнет пороть какую-то чушь, что у него к тебе поручение и про «аварийную безопасность», знай, что тебе надо человека этого отстранить или устранить, словом, вывести на чистую воду, с треском разоблачить лжеца. — Он поднял бокал пива. — Выпьем за это!