Связанные любовью
Шрифт:
— Преступник? Разбойник?
— Не просто преступник. Этот человек намного опаснее. Он контролирует весь преступный мир Санкт-Петербурга. Александр Павлович — император дворян, но чернью правит Дмитрий Типов.
Стефан не особенно удивился. Даже в Лондоне каждый дворянин понимал, что за пределами Мейфэра безопасности ему никто не гарантирует.
— Почему ты подозреваешь этого… Царя Нищих?
Борис молчал, как будто уже жалел, что поделился своими предположениями. Стефан нахмурился. Может быть, слуга скрывает что-то?
Карета
— Почему подозреваю? Из-за отрубленной руки.
— Да, это ужасно. Пытаюсь забыть и не могу. И все-таки…
— Отрубленная рука — это знак. Типов дает понять, что за убийством стоит он.
— Боже. Он что же, хочет, чтобы люди знали, какой он дикарь?
— Разумеется. Такой человек не может управлять другими посредством законов благородства и милости. Единственное его оружие — страх, и он вынужден безжалостно им пользоваться.
Сухое, бесстрастное объяснение. Борис если не оправдывал, то и не возмущался жестокими привычками Царя Нищих. Немногие способны хладнокровно отрубать руки своим врагам.
— Откуда ты знаешь о нем? Борис пожал плечами:
— Я не всегда состоял на службе у вашего брата.
— Что? — Стефан в изумлении уставился на слугу. — Ты был?..
— Да, вором. Успел украсть несколько кошельков, но наверняка пошел бы дальше по кривой дорожке, если бы некий молодой господин не поймал меня за попыткой стащить трость у одного почтенного дворянина.
— Типов?
— Он самый.
— И что же он сделал?
— Притащил меня на площадь, где принародно казнили преступников, и сказал, что если я попадусь еще раз, то буду следующим, кого здесь повесят. — Борис криво усмехнулся. — А потом отвел домой, к матери, которая избила меня до полусмерти.
Теперь Стефан понял, почему слуга не нашел слов осуждения для Царя Нищих, который проявил когда-то сострадание к мальчишке, не позволив ему влиться в воровскую армию.
Конечно, немало нашлось бы и таких, кто посчитал бы, что его работа на лорда Саммервиля ничем не лучше воровского или иного преступного промысла. Одному лишь Богу известно, сколько законов пришлось нарушить Борису если не по прямому указанию, то с молчаливого согласия Эдмонда.
— Сколько же лет тебе было тогда?
— Десять.
— А Типову?
— Немногим больше. Он только бриться начал. Стефан удивленно вскинул брови:
— И он уже тогда отрубал руки?
— Парнишка был ловок не по годам. Да и честолюбив.
— Ловок? Ты так это называешь, — проворчал Стефан. — А я думал, опаснее русских политиков никого и быть не может.
— Умный человек избегает тех, кто жаждет власти, будь то богач или бедняк.
Появление на дорожке изрядно выпившей компании напомнило Стефану, что час уже поздний.
— Хорошо, я готов согласиться, что Бабевича убил Типов, но как они могли быть связаны?
— Скорее всего, Бабевич задолжал ему денег. Или,
Стефан уставился в темноту. Удача упорно отворачивалась от него. Каждый раз, когда казалось, что цель уже близка, сэр Чарльз ухитрялся выскользнуть из рук.
— Какая досада. И ты не нашел в доме ничего, что указывало бы, где скрывается сэр Чарльз?
— Ничего.
— Значит, опять тупик. — Он горько усмехнулся.
Борис тронул поводья.
— Сэр Чарльз не из тех, кто может долго держаться в тени. Если он в Санкт-Петербурге, то рано или поздно объявится.
— А до тех пор Софье угрожает опасность.
Оставив герцога на террасе, Софья не собиралась задерживаться. Больше всего ей хотелось вернуться домой. Подобного рода увеселения не вызывали у нее восторга даже в лучшие времена. Сейчас же необходимость притворяться, развлекать кого-то, танцевать была чем-то сродни пытке.
Гордость, однако, не позволила поддаться трусливому порыву, и Софья, изобразив лучезарную улыбку, вернулась к гостям с твердым намерением выдержать муку до конца так, чтобы никто — и прежде всего герцог — не догадался, как болит разбитое сердце.
Нет, повода для самодовольства она ему не даст. Ведь он только посмеется, узнав, как сильно ее ранил. Она же для него только временная любовница. Та, которую всегда можно выставить за порог.
Крепко ухватившись за эту мысль, она и устремилась в водоворот веселья, раз за разом принимая приглашения знакомых и незнакомых кавалеров. Но время шло, Стефан все не появлялся, и злость, понемногу остывая, уступала место смятению.
Почему он ушел не попрощавшись?
Неужели так рассердился, что и разговаривать не пожелал? Или понял наконец, что она никогда не согласится на предложенную им роль, и решил умыть руки?
При мысли об этом сердце защемила острая боль.
Боже, боже. Что же она наделала?
Протиснувшись через толпу гостей, она направилась к дальней двери. Хватит с нее. Слишком многое ей пришлось снести. Продолжать эти игры больше нет сил.
— Софья.
Спеша к выходу и отгоняя черные мысли, она не сразу заметила, что собравшиеся вдруг расступились перед императором.
Взгляд ее почему-то прилепился к сияющему на груди кресту Святого Георгия и лишь затем ушел выше и встретился с проникновенной, ангельской улыбкой.
— Государь, — пробормотала она, приседая в реверансе.
Александр Павлович подождал, пока дочь выпрямится, и протянул руку:
— Прогуляешься со мной?
— Конечно. — Чувствуя на себе десятки глаз, она и сама тайком взглянула на отцовский профиль. Вот так открыто, на публике, император выделял ее очень редко. — Какой чудесный вечер.
Александр Павлович болезненно улыбнулся.
— Стервятники. Расшаркиваются, любезничают, пресмыкаются, а за спиной строят козни, готовят заговоры. Я никому из них не доверяю. — Он повернулся к ней. — Кроме тебя.