Сын Альбиона (Жена-дитя), (Жена-девочка)
Шрифт:
— Конечно, нет, — особенно после такого счастливого дня рождения.
— Да, он был счастливый. Но потом я не была так счастлива.
— Надеюсь, не чтение моей книги вас опечалило? Если так, я сожалею, что написал ее.
— Спасибо! — ответила девушка. — Вы очень добры, говоря так.
После этих слов она стала молчаливой и задумчивой.
— Но вы говорите, что не все там правда? — продолжала она после паузы. — А какая часть? Вы сказали, что Зоя существует в действительности?
— Так и есть. Может, она единственная в книге соответствует реальности. Я отвечаю за верность
— О! — воскликнула его спутница, подавив вздох. — Так и должно быть. Я уверена в этом! Иначе как вы могли бы так верно описать ее чувства? Я была в ее возрасте и знаю это!
Мейнард слушал с радостью. Никогда в ушах автора не звучала музыка слаще.
Дочь баронета как будто спохватилась. Подействовала либо гордость, либо сильный инстинкт любви, которая не теряет надежду. И она сказала:
— Зоя — красивое имя, и очень необычное! Не имею права вас спрашивать, но не могу сдержать любопытство. Это ее подлинное имя?
— Нет. И только вы во всем мире имеете право знать, каково оно.
— Я? Почему?
— Потому что это вы! — ответил он, не в силах больше скрывать правду. — Вы! Да, Зоя из моего романа — портрет прекрасной девочки, которую я встретил на пароходе линии «кунард». С тех пор она подросла и стала еще привлекательней. И тот, кто ее увидел, постоянно думал о ней… Им овладела страсть, которая искала возможности быть выраженной в словах. Искала и нашла. В результате возникла Зоя — портрет Бланш Вернон, написанная тем, кто любит ее и готов отдать за нее жизнь!
Услышав эту страстную речь, дочь баронета задрожала. Но не от страха. Напротив, в сердце ее вспыхнула радость.
Сердце это было слишком молодо и невинно, чтобы стыдиться своих чувств. В последовавших быстрых вопросах не было и попытки что-то скрыть.
— Капитан Мейнард, это правда? Или вы так говорите, чтобы польстить мне?
— Правда! — ответил он тем же страстным тоном. — Это правда! С того часа, как я впервые вас увидел, вы всегда были в моих мыслях. Возможно, это глупость — безумие, но я не могу перестать думать о вас.
— А я о вас!
— О, Небо! Неужели это правда? Неужели осуществится мое предчувствие? Бланш Вернон, любите ли вы меня?
— Странный вопрос, чтобы задавать ребенку!
Слова были произнесены человеком, который до тех пор не участвовал в разговоре. У Мейнарда похолодела кровь: он узнал в тени кедра высокую фигуру сэра Джорджа Вернона!
Еще не было двенадцати ночи. Капитан Мейнард успел сесть в ночной поезд и вернулся в Лондон.
Глава LII
ЗНАМЕНИТЫЙ ИЗГНАННИК
Время революции кончилось. Восстановилось спокойствие, и в Европу вернулся мир.
Но это был мир, обеспеченный цепями и поддерживаемый штыками.
Манин был мертв, Блюм [136] убит, как и еще два десятка известных предводителей революции.
Но остались в живых двое, чьи имена вызывали тревогу у деспотов от Балтийского до Средиземного моря, от Черного моря до Атлантического океана.
136
Блюм
Это были Кошут и Мадзини.
Несмотря на все влияние, которое использовалось, чтобы очернить их, несмотря на все усилия подкупленной прессы, эти имена сохраняли магическую власть: они оставались символами того, что народы еще могут подняться на борьбу за свободу. Особенно справедливо это относительно Кошута. Некоторая безрассудность, проявленная Мадзини, вера в то, что его доктрины слишком радикальные, привела к тому, что либералы в нем усомнились.
Иными были взгляды Кошута. Они соответствовали консервативным традициям и нацеливались только на достижение национальной независимости на республиканской основе. На «красную демократическую республику», о которой говорили во Франции, он не соглашался.
Если историки будущего найдут недостатки в характере Кошута, то это будет излишний консерватизм. Кошут был скорее националистом и не уделял достаточного внимания универсальной пропаганде.
Как и большинство людей, он слишком верил в невмешательство, в ту международную терпимость, которая позволяет королю Дагомеи [137] массами убивать своих подданных, а королю Вити-Леву — поедать их, чтобы удовлетворить потребности своего желудка.
Эта ограниченность принципов была единственной чертой характера венгра, известной автору, которая может исключить его из числа подлинно великих людей.
137
Дагомея — до 1975 г. так называлось африканское государство Бенин.
Возможно, это лишь кажущаяся ограниченность — автор на это надеется — и она не мешает Кошуту в достижении его благородных целей.
Она явно оказала помощь, привлекая к Кошуту более умеренных последователей революционного дела.
Но было и другое обстоятельство в его пользу и против торжествующих деспотов. Все знали, что поражение венгерской революции было связано с обстоятельствами, над которыми Кошут был не властен, — короче, с подлейшим предательством. Что он всей силой своего ума и всей энергией протестовал против курса, который привел к поражению, что до последней минуты противостоял словам дрогнувших и предавших. И не по доброй воле, а силой заставили его уступить.
Именно знание этого придавало такую волшебную власть его имени, и эта власть с каждым днем становилась все сильней, так как все понятней становилось предательство Гергея.
Изгнанный из своей страны, Кошут искал убежища в Англии.
Пережив шум национальной встречи в форме дешевых приемов, выдержав все эти никчемные разговоры и ничего не значащие заверения, не поддавшись лести, не дав врагам ни единой возможности выставить себя в нелепом свете, этот удивительный человек поселился в скромном доме в западной части Лондона.