Сын Архидемона (Тетралогия)

Рудазов Александр

Джемулану постелили на ночь в комнате Святогневнева. Меня пристроили у полковника. Таким образом в каждой комнате получилось по одному спящему и одному страдающему бессонницей. Я ведь нормально почти не сплю — так, периодически проваливаюсь в полудрему. А у Святогневнева даже кровати нет — к чему она живому мертвецу?

Всего в этом домике две комнаты, кухня и довольно большой подвал — его Святогневнев приспособил под лабораторию. Одна из комнат общая, а вторая разделена надвое книжным стеллажом, так что получилось две маленькие спальни.

И та из них, в которой последние полгода квартирует полковник Щученко, сильно изменилась с моего последнего посещения. Теперь на стене висят рядком портреты — Ленин, Сталин и почему-то Новодворская. Причем с траурной ленточкой. Этому я немного удивился и хотел спросить, что это значит.

— Полковник, а…

— Чей портреть мы видим дома, в светлой комнате своей, чье лицо нам всем знакомо, хто, значить, всегда был друг детей? — немелодично запел Щученко, не давая мне вставить слово. — Это Ленин дорогой, это Ленин наш родной!

— Полковник, я…

— А ето, товарищ Бритва, наш любимый товарищ Сталин! — ткнул пальцем Щученко. — Запомните это доброе усатое лицо! Именно он принял страну с сохой, а оставил с атомной бомбой!

— Угу. И стоят растерянные крестьяне с бомбой вместо сохи, думают — как же теперь землю пахать? — пробормотал я.

— Шо вы там говорите, товарищ Бритва? — не расслышал Щученко.

— Да ничего особенного, не обращайте внимания. Насчет портретов…

— А портреть товарища Саулова я здесь приобресть не смог! — посетовал Щученко. — Непорядок!

— Да где ж его тут приобретешь… — посочувствовал я. — Так вот, я спросить хотел — а Новодворская-то тут у вас с какого хрена? Она же вроде как по другую сторону баррикад… или я что-то путаю?

— Тут хазус, товарищ Бритва, — серьезно объяснил Щученко. — Вот эта самая местная хражданка, она ведь просто вылитая моя мама! Ну просто копия!

— Ах вот в чем дело…

— Именно в етом! Я ж маму покойную так любил, так любил… Это ж она из меня человека сделала, воспитала настоящим, значить, коммунистом!

Я с интересом посмотрел на Ефима Макаровича. Значит, вот как выглядел бы сын Валерии Ильиничны…

Кроме портретов в комнате был небольшой столик, раскладушка, ночник с зеленым абажуром и подоконник с горой всевозможного хлама — пустые бутылки из-под шампуня, непишущие фломастеры и авторучки, спутанные провода, просроченные лекарства и прочий мусор. Не знаю, где полковник все это берет и зачем хранит у себя. Видимо, синдром Плюшкина.

Еще здесь был стеллаж с небольшим количеством книг и большим — видеокассет и компакт-дисков. Я принялся разглядывать названия и пришел в недоумение. Почти всю фильмотеку

Ефима Макаровича составляла порнография.

— У, полковник, как вас развратила вся эта капиталистическая роскошь… — пораженно протянул я.

— Не подумайте дурного, товарищ Бритва! — замахал руками Щученко, выхватывая у меня кассету с двумя пухленькими блондиночками. — Ето я, значить, изучаю разложение вероятного противника, шоб быть в курсе положения дел. Ух, какая же хадость, какая же хадость! Вам ентого смотреть ни в коем случае не рекомендую. Запрещено партией и правительством, карается по законам военного времени.

— А вам можно?

— Мне можно, — кивнул Щученко. — Я, значить, старый политработник, закаленный в боях, труде и личной жизне. Я выдержу. Я усе выдержу. Пройду, значить, в одиночку через весь ентот похабный ад и не оплошаю. А воть ваши неокрепшие инопланетянские нервы могуть и дрогнуть при виде такого отвратительного капиталистического разврату.

— Так значит, посмотреть нельзя? — попытался отнять кассету я. — Ну хоть одним глазком?

— А зачем вам на енту хадость смотреть? — подозрительно прищурился Щученко. — Зачем, воть скажите? Хотите, значить, подро… бности узнать? Так там вовсе и не на что др… аматизировать, ето я вам гарантировываю! Срам один и похабщина! Отдайте сюды и не берите больше.

Решив не поднимать бучу, а просто подождать, когда полковник уснет, я перевернулся вниз головой и зацепился ногами за крюк в потолке. По идее, там должна висеть люстра, но люстры у Щученко нет — только ночник. Зато в подвале теперь люстра висит — Святогневнев наконец озаботился сделать себе в лаборатории верхнее освещение. Ему-то хорошо, а вот я лишился привычного места отдыха — раньше-то я всегда в подвале спал, в полном комфорте. А тут попробуй усни, когда внизу храпит товарищ полковник…

— А вы как тут вообще поживаете, Никита Сергеич? — спросил я ворочающегося Щученко. — Домой-то еще не надумали? Я могу вас переправить обратно, если хотите… хотя нет, сейчас не могу, меня же в правах ограничили. Зато Джемулан может. Попросить его?

— Нет, спасибочки, — сонно отказался полковник. — Дома и без мене есть кому о всемирной революции подумать, а тута без мене никак не обойдутся. Я, между прочем, недавно в КПЛО вступил!

— Это что за зверь?

— Коммунисты Петербурга и Ленинградской Области! — гордо расшифровал аббревиатуру Щученко.

— А почему Петербурга? — не понял я.

— Потому что это самая замечательная коммунистическая партия из тех, что еще остались в ентой вашей прогнившей стране Буржуинии! Там состоят самые твердые и ответственные коммунисты! Мне там очень понравилось! И меня там тоже очень ценят! Я для них уже целую кучу статей написал!