Сын архидемона

Рудазов Александр

– Вы шо, значить, мене игноруете? – разозлился Щученко, видя, что клон Нъярлатхотепа по прежнему ползет вперед. – Не смейте меня игнорувать! Я вас

щас усех подзорву на худой конец!!!

Третья граната и третий взрыв. Враг снова утратил часть себя и отступил на несколько метров. К сожалению, в последний раз.

– Усе, хранат боле нема! – сокрушенно воскликнул полковник. – Кирдык!

– Товарищ Щученко, вы же коммунист! – упрекнул его я.

– Ну да! – надул щеки Щученко, швыряя в тварь кирпич.

Увы, этот снаряд не

произвел таких разрушений, как гранаты. Другого оружия у Щученко не осталось. Я временно небоеспособен. Зомби Погонщика Рабов сдох. На Гадюкина со Святогневневым надежды и вовсе нет. А коридор уже заканчивается – еще немного, и нас загонят в тупик. Конечно, я могу прыгнуть в другой мир. Но только в одиночку. Остальных в этом случае неизбежно сожрут – а значит, этот вариант даже не рассматривается.

И тогда я обратился к своему последнему резерву. К оружию, применять которое мне безумно не хотелось. Но когда все остальные варианты исчерпаны.

Короче, я открыл ковчежец с Пазузу.

Помню, в детстве я читал сказку про джинна, запертого в кувшине. В первую сотню лет он поклялся, что подарит своему спасителю все земные сокровища. Во вторую сотню лет – что исполнит ему три желания. В третью – что оставит ему жизнь. Но его так никто и не освободил, и джинн поклялся, что убьет спасителя, но позволит выбрать, какой смертью умереть.

Конечно, Пазузу сидит взаперти не триста лет, а всего полгода. Но злобы в нем хватит на тысячу джиннов – если он о чем-то и клялся, то разве что уничтожить все и вся.

Открыв ковчежец, я едва удержал его в руках. Пазузу вырвался на свободу с ревом, воем, криками. Он мгновенно вырос до потолка и ринулся вперед с яростью бешеного торнадо. Сейчас ему было наплевать, кто перед ним, – архидемон жаждал выместить на ком-нибудь плохое настроение.

И он его выместил. Клон Нъярлатхотепа был буквально сметен. Разъяренный Пазузу не остановился, пока не размазал его тоненьким слоем. Прошли считаные секунды, а вместо огромного чудовища перед нами вяло булькало несколько лужиц. Я даже не успел понять, что стало со всей этой бескрайней лавиной плоти. Кажется, большую часть оголодавший Пазузу попросту сожрал.

Расправившись с клоном Нъярлатхотепа, Пазузу запоздало сообразил, что уничтожил кого-то не того. Уже не обращая внимания на все еще шевелящиеся останки, он резко развернулся – и его совино-черепа-шья морда озарилась хищной радостью.

– Ла-ла-ртууууууууу! – взревел он, шарахая кулачищем в стену и проламывая ее на хрен. – Теперь ты.

– На место, Бобик! – скомандовал я, роняя в ковчежец красную капельку.

Ох, как же страшно завыл Пазузу! Поняв, что его затягивает обратно, он вцепился когтями в пол и завопил-заверещал так истошно, что мне даже стало его жалко. Громогласный рев архидемона мгновенно истончился до комариного писка, а сам он свернулся плотным коконом и с жутким хлюпаньем влетел в крошечный ковчежец.

Сработало все-таки. Леди Инанна говорила, что кровь должна

быть свежепролитой, – а капнул я сейчас той, что полгода назад собрал в ромецианской ратуше. Однако она выглядела совершенно свежей, даже не думала свертываться. ну я и решил, что можно попробовать и так. И до чего же здорово, что я оказался прав.

Повернувшись к остальным, я встретил три совершенно охреневших взгляда. Щученко тупо пучил глаза, у Гадюкина на лице застыла неестественная улыбочка, а Святогневнев часто-часто моргал – и это особенно странно, потому что так-то он никогда не моргает.

– Товарищ Бритва, а це шо таке було? – потребовал объяснений Щученко.

– Да, Олег, это кто. это что такое сейчас было? – осторожно спросил Святогневнев.

А Гадюкин ничего не сказал – только сверлил взглядом карман, в который я спрятал ковчежец. Чувствовалось, что ему ужасно хочется заполучить эту штуку в свои лапки.

Объяснять я ничего, конечно, не стал. Отделался туманной фразой, что это такая особая секретная технология. Типа биооружие. Где я его раздобыл? Где-где. там же, где и все остальное. В секретных лабораториях ШангриЛа. Потом как-нибудь расскажу подробнее, за чашечкой кофе и кальяном.

Кстати о кальяне. Одержав блистательную победу, я почувствовал, что до смерти хочу курить. Сейчас бы три сигары разом засмолил, честное слово. Удовольствия, конечно, никакого – у меня ведь даже легких нет, – но все лучше, чем тупо пялиться на изгваздан-ный коридор. Стены и потолок выглядят так, словно здесь взорвалась цистерна с мантами – тесто и фарш вперемешку.

Переломанные конечности уже начали потихоньку срастаться. Нога все еще зудит, но ступать можно без опаски. И теперь, когда путь свободен, надо быстренько отсюда сваливать. С пустыми руками, зато живые.

Почти все живые. Нас таки стало на одного меньше, и профессор Гадюкин сейчас как раз подобрал то, что от него осталось, – кисть левой руки.

– Лелик, а можно мне взять эту штучку? – задумчиво попросил он.

– Зачем? – удивился Святогневнев.

– Попробую клонировать.

– Лучше не надо, – нахмурился Святогневнев. – При жизни эта тварь была очень агрессивной и обладала какими-то странными способностями. Не знаю уж, что у тебя получится, но предчувствия нехорошие.

– А если с человеком скрестить? Или с гориллой, допустим?

– Да забирай его на доброе здоровье, – отмахнулся Святогневнев.

– Если что-нибудь родится, назови в мою честь.

– Договорились, Лелик! – обрадовался Гадюкин.

– Руку на дружбу!

Святогневнев насмешливо подал ему руку. Ту, которую он до этого держал под мышкой.

– Лева, тебе помощь не нужна? – спохватился я.

– Ты себя как вообще чувствуешь?

– Как я могу себя чувствовать? – досадливо посмотрел на меня Святогневнев. – Я мертвый. Я никак себя не чувствую. Домой вернусь, как-нибудь пришью швы наложу. разберусь, в общем. Ты за меня не беспокойся.