Сын башмачника. Андерсен

Трофимов Александр

«Йенни Линд», — повторял он, возвращаясь в свой номер, чувствуя, как это имя поселяется в нём, становится его крыльями.

Он уже много слышал о ней — лучшая певица Швеции. Она была соловьём своей страны, по отзывам газет.

Совсем недавно Андерсену оказали в Швеции большие почести. А поскольку он любил знакомиться со всеми талантливыми людьми, то решил познакомиться и с Йенни Линд. Дания ещё не рукоплескала певице, и Копенгаген не подозревал о родстве её голоса с голосами соловьёв...

Новый визитёр был принят крайне холодно.

— Надолго ли вы в

столицу нашего королевства? — Андерсен попытался хотя бы интонацией растопить её холод.

Но заглянул в её глаза и понял, что Снежных королев в мире реальности гораздо больше, чем в сказках...

— Я приехала посмотреть ваш город, о котором много слышала. — Слова её были равнодушны, как камни мостовой. После паузы она продолжила: — Думаю, что нескольких дней мне вполне хватит.

— Для того, чтобы узнать Копенгаген, недостаточно даже жизни, — несколько менторски, что произошло, конечно же, от волнения, произнёс Андерсен. Он сидел с таким видом, словно ему были весьма рады. Иностранка не разделяла его мнения.

— Так вы автор романа «Импровизатор»? — спросила она из вежливости, и было видно, что она не читала романа.

Он увидел углубившуюся носогубную складку певицы. Ока дала понять, что теряет время в разговоре с надоедливым посетителем, цели которого были ей непонятны.

Романист несколько минут пристыжённо простоял перед ней и выдавил из себя:

— Позвольте откланяться.

Гордым поворотом головы она разрешила это сделать.

Он вышел от неё подавленный и понял, что запах подснежников послышался его воображению, и только. На всякий случай он вновь спустился вниз и подошёл к доске с именами приехавших в Копенгаген. Имя и фамилия певицы посмотрели на него насмешливо, а некоторые буквы просто умирали со смеху. Он вдохнул огромным косом застоявшийся воздух и вдруг! — снова гюдснежниковый дух вошёл в его сердце.

Вскоре Пенни Линд уехала, и постепенно запах подснежника выветрился из его сердца.

Если бы кто-нибудь подошёл к нему и сказал, что он расстался с женщиной, которая оставит самый глубокий след в его судьбе, он растерялся бы от неожиданности.

Если бы ему сказали, что никто из женщин не окажет на него большего влияния в высоком деле служения искусству, то Андерсен бы не поверил.

Если бы сказочники не умели любить, кому бы они были нужны? И разве появлялись бы у них сказки? Сказки — это ожидание любви или следы неудачной любви; и чем сильнее ожидание и неудачнее любовь, тем поэтичнее, глубже сказки. Сказка — синоним любви.

Осенью 1843 года Йенни Линд снова посетила столицу Дании. Бурнонвиль, балетмейстер, старый друг Андерсена, неожиданно встретив поэта, сообщил ему, что Йенни Линд не раз вспоминала о нём и будет рада его видеть... Андерсен помнил, что балетмейстер был женат на шведке. Друг словно разгадал его мысли:

— Певица дружит с моей женой, и обе вас читали, представьте себе, — и Бурнонвиль похлопал его по плечу.

Огюст Бурнонвиль был сыном Антуана Бурнонвиля и являлся автором классических балетных спектаклей, которые ставились в Королевском театре.

— Вот как? —

Андерсен вспомнил её ледяной взгляд и подумал, что ему и так холодно в жизни, чтобы получать новую порцию холода.

— Йенни прочла ваши книги и находит их замечательными!

Похвала была главным хлебом Андерсена. Его настроение сразу же переменилось, на лицо выплыла добрая улыбка.

— Пойдёмте к нам прямо сейчас: и жена, и певица будут вам одинаково рады, — он взял Андерсена под руку... — Ваши сказки достучались и до её прекрасного сердца.

— До её прекрасного холодного сердца, — ответил Андерсен.

Бурнонвиль скептически посмотрел на сказочника, зная, что тот всегда хочет от знакомых поклонения или хотя бы внимания, и крайне обижается, если они обходят его стороной... Детскость поведения сказочника, его переменчивый нрав не раздражали лишь друзей. «Я вновь наткнусь на её холодность», — мелькнуло в поэте.

— Вы ведь не слышали её пения? — спросил балетмейстер, чувствуя желание Андерсена повернуть обратно.

— Нет.

— Вы многое потеряли в жизни. Она поёт так же прекрасно, как вы пишете сказки.

— Вот как? — И было непонятно, то ли Андерсен удивлён, что можно так же хорошо петь, как он пишет, и возможно ли вообще кого-нибудь сравнивать с его сказками, то ли ему было странно, что он, любитель театра, ещё не слышал сказочного голоса.

— Вы должны, обязательно должны послушать её пение, — Бурнонвиль всё крепче держал его за руку, по мере того как они подходили к дому, боясь, что Андерсен ретируется.

— Для чего?

— Чтобы помочь мне уговорить её остаться в Копенгагене и гастролировать в Королевском театре! Обещайте мне это сделать, дорогой Андерсен! Ведь у вас был прекрасный голос, кому же, как не вам, стать судьёй нашей гостьи?

— Ну хорошо, я стольким вам обязан... — Холодные глаза певицы вновь встали перед ним, призывая отступить перед подъездом.

Но было поздно.

— Смотрите, они уже ждут нас, — и Огюст Бурнонвиль кивнул на окно. Женщины внимательно смотрели на улицу.

Вошли в подъезд. И тут же Андерсен ощутил тот позабытый запах подснежников, что пришёл к нему, когда впервые увидел в отеле живые, улыбающиеся волшебные буквы, составленные в букет: Йенни Линд. Он на миг остановился и закрыл глаза, пытаясь убедиться, что не обманывается. Запах подснежников преследовал его, подталкивал к дверям, за которыми ждала певица.

— Вам плохо? — Бурнонвиль поддержал его.

— Нет, мне очень хорошо, — вежливо ответил Андерсен, открывая глаза.

— С вами ничего не случилось? — Бурнонвиль знал о слабом здоровье друга.

— Мне очень хорошо, — отстранился Андерсен и повторил: — Мне очень хорошо. — Он улыбнулся, представив, как вытянется подбородок балетмейстера, если поведать ему о возникшем через три года подснежниковом счастье... То-то было бы смешно...

Они поднялись по лестнице. Вот что такое счастье, понял Андерсен: это запах подснежников, ведущий к женщине; запах счастья... Он мог бы сейчас найти Йенни Линд с закрытыми глазами по этому аромату.