Сын чекиста
Шрифт:
Класс притих. Урок испорчен. Развеялась, улетучилась романтика прошлого. Сегодняшний день с его ожесточенной классовой борьбой ворвался в шестой класс «Б».
— Мама, тебя вызывают... — Вовка не заканчивает фразы.
В завкоме шумно. Люди окутаны клубами табачного дыма, о чем-то спорят. Мать кричит в телефонную трубку:
— Не прячься за объективные причины! А я тебе говорю, что этот номер не пройдет!
На полу растянулся заводской художник Константин Гольдштейн, которого все называют просто Кока. Его длинные ноги в узких коротких
Что надо штурмовать, он еще не успел написать, но Вовка и сам знает, что без штурма не обойтись. Последнее время он почти не видит матери. Завод «Красная звезда» в прорыве. В январе завод задолжал две тысячи тракторных сеялок, а в первую декаду февраля долг увеличился до трех тысяч.
— На носу весна! — кричит мать. — Вторая весна сплошной коллективизации, а мы в галошу сели.
До самой Москвы докатилась дурная молва о заводе. В «Правде» напечатали заметку:
«Рабкоры выяснили, что срыв программы на «Красной звезде» происходит по вине механического, кузнечного и столярного цехов. Заводской комитет профсоюза (председатель завкома товарищ Е. Ягодкина) формально руководит ударничеством. Недавно ряд цехов объявил себя ударными. Сегодня мы констатируем: некоторые из них не заслуживают этого имени...»
Из-за этой заметки дома идет грызня. Отчим злится, что мать дни и ночи на заводе пропадает, «грехи замаливает». Мать попрекает отчима за отставание механического цеха — Семен Ягодкин ходит там в заместителях начальника. А Семен зубы скалит:
— Ты мне дома жена, а не общественное мнение...
Ох этот Семен! И чего только мать нашла в нем? До чего он старорежимный экземпляр! Чуть мать задержится, сразу допрашивать начинает: «С кем была? О чем говорили? Кто домой провожал?»
— Мам, а мам, — напоминает о себе Вовка, когда Екатерина Сергеевна кладет трубку.
— Извините, товарищи.
Екатерина Сергеевна встает из-за стола и, переступив через длинные ноги художника, выходит в коридор. Глаза ее ввалились, лицо посерело, а на висках выступила седина. Хочется пожаловаться матери на учителя, который бандита Григорьева произвел в герои, рассказать о своих мальчишеских горестях. Но у матери взгляд отчужденный. И Вовка, понурив голову, тихо говорит:
— Меня из класса выгнали.
Лицо Екатерины Сергеевны покрывается красными пятнами. Она хватает сына за воротник пальто, встряхивает и так же, как в телефон, кричит:
— Номер не пройдет! Я тебя... — Она размахивается.
Но рука не достала Вовку. Закусив губу, засунув руки в карманы пальто, покачиваясь из стороны в сторону, как ходил Арсен, сын, не оглядываясь, пошел к выходу. Хлопнула дверь.
Екатерина Сергеевна расстегнула ворот кофты. «Что же это я? Даже не узнала, за что выгнали!» Нервно чиркнула спичкой, сломала. Еще раз чиркнула, закурила папиросу и вошла в завком.
У стола, дымя самокрутками, стоят бригадир ударной бригады из механического Владимир Вялых и секретарь заводского комитета комсомола Николай Дыбенко. Он в юнгштурмовке, перекрещенной кожаной портупеей. Из рукавов торчат узкие и длинные
Вертя в руках карандаш, Николай Дыбенко рассказывает Екатерине Сергеевне о мероприятиях, намеченных комсомольской организацией на время штурмовой декады. Комсомольцы объявили себя мобилизованными; ударники клянутся не покидать цеха, пока не выполнят по полторы нормы; решено учредить ордена лодыря и прогульщика и вручать этот позорный знак при всем честном народе.
Находясь под впечатлением ссоры с сыном, Екатерина Сергеевна не очень внимательно слушает комсомольского секретаря.
Бригадир Владимир Вялых вклинился в разговор:
— Орден — это, конечно, здорово! А вот деталей не хватает — это хуже. Темпы снижаются...
— А что поделаешь? Смежники задерживают.
— В кладовой детали есть. Да там сам черт ногу сломит!
Вялых предлагает привлечь для наведения в кладовых порядка ребят из соседней школы. Труд невелик — детали рассортировать. А польза производству будет большая. И школьники пусть к заводу привыкают.
— Ты в какой школе учился? — спрашивает Екатерина Сергеевна бригадира.
— В Четвертой имени Ленина.
— А тебя когда-нибудь выгоняли из класса?
— Случалось, — чистосердечно признался Владимир Вялых. — А что?
— Насчет школьников ты предложил правильно. Пускай помогут заводу. Это лучше, чем по улицам гонять.
Басовитый заводской гудок возвестил об окончании дневной смены. Кока вывесил над проходной полотнище, призывающее штурмовать прорыв и достойно встретить вторую большевистскую весну коллективизации.
В завкоме плавают тучи сизого табачного дыма. Екатерина Сергеевна «снимает стружку» с профгрупорга литейного цеха Виталия Глебова. Замасленная красноармейская гимнастерка, хранящая следы различных нашивок, свидетельствует, что ее хозяин недавно демобилизовался из армии.
— Все правильно, Екатерина Сергеевна. Да что я могу сделать? Ты попробуй поговори хотя бы со своим сродственником — Кузьмой Ягодкиным! Литейщик он хороший, ничего не скажешь. А сейчас запил и второй день на работу не является...
Уходит Глебов. Но дела не уходят — их ох как много! Екатерине Сергеевне надо позвонить в партком. Вечером собрание городского актива. Взгляд Екатерины Сергеевны падает на толстую папку. «Это тебе, дочка, не бумажки, а живые люди...» — до того явственно слышит она голос Петра Александровича, что даже оглядывается. Но в завкоме Кравченко нет. Теперь она на его месте. Ей, стало быть, и разбирать заявления.
Екатерина Сергеевна раскрывает папку. Члены профсоюза в завком пишут о своих нуждах, рассказывают о горестях, о неполадках, увиденных хозяйским рабочим глазом, излагают результаты долгих раздумий — предлагают какое-нибудь усовершенствование, изобретение.
Екатерина Сергеевна читает заявление, написанное на листке, вырванном из ученической тетради по арифметике. На нем ровными мелкими буквами написано: «Поскольку мы оба работаем на «Красной звезде» и зарегистрировались в загсе, то нуждаемся в квартире. Без комнаты, как известно, строить семейную жизнь неуютно».