Сын чекиста
Шрифт:
Позавчера послали нас с одной девчонкой как «легких кавалеристов» проверить социальное происхождение нашей восьмиклассницы — комсомолки Наташи Виноградовой. Я эту Наташу давно знаю. Она очень хорошая дивчина. А председатель наш говорит, что она контра. Пришли мы проверять, а Натка сразу полезла в бутылку и такого наговорила!.. Во-первых, назвала себя княжной. И заставила свою бабку это подтвердить. И бабка сказала, что дед у нее фармацевт, а батька был унтер-офицер. Ну а девчонка, что была в бригаде со мной, сразу написала про все в акте. Наталка как дура порвала акт и выгнала нас. В общем, папа, акт девчонка переписала,
Хорошо, что директор школы про это узнал и разъяснил всем, что фармацевт — это тот, кто лекарства приготовляет. Ну а что касается унтер-офицера, так это не настоящий офицер. Тем более что батька Наташи сейчас коммунист и послан на стройку пятилетки на Волгу. Еще в акте было написано, что она называла себя княжной Шаховской. А она это выдумала. Есть такая книжка «Исход Никпетожа». Может, читал? Это продолжение «Дневника Кости Рябцева». Так в этой книжке говорится о Викторе Шаховском, который был сыном князя, а потом, когда окончил школу, застрелился. Вот Наташа вспомнила эту историю и стала нас разыгрывать. Но на ячейке ей даже выговор не объявили, только на вид за это поставили.
Я это к тому написал, что сам не умею разобраться в вопросах классовой борьбы. Я акт подписал, хотя и не верил, что Наташа чужак. У меня, видно, сознательности еще маловато. Как ты думаешь, папа?
Целую тебя и Владлену. Привет тете Ванде».
Владимир лизнул языком край конверта и запечатал письмо. Когда опустил его в почтовый ящик, позавидовал письму. Через два дня оно окажется в руках у отца. А когда же он встретится с отцом?
— Разве это базар? Это черт знает что!
— И не говорите! За эти синенькие с меня содрали, как за родного отца.
Соседи с Миргородской — дворничиха Матрена и Яков Амвросиевич — стоят посреди Старого базара и жалуются на тяжелую жизнь. Их, как островок, обходит народ, разглядывающий оскудевший рынок. Кучка помидоров, мешок с картошкой, ведерко с вишнями, кувшин с ряженкой, десяток синих баклажанов, кабачков. У мясных ларьков, поджав хвосты, бродят голодные псы.
— И это в базарный день! — Яков Амвросиевич топорщит усы, хватает за руку дворничиху. — Вы помните, Матрена...
В памяти Якова Амвросиевича встают голосистые елизаветградские базары, когда еще от собора слышались шум толпы, ржание коней, когда по всей набережной, задрав оглобли к небу, стояли в ряд подводы, когда рундуки ломились от продуктов, радуя глаз покупателя яркостью и богатством плодов щедрой украинской земли.
— И все это колхозы! Мужик не едет в город — боится, — дворничиха размахивает баклажаном перед самым носом Якова Амвросиевича.
Тот испуганно оглядывается по сторонам: нашла место, где ругать колхозы!
— Кому штаны? Совсем новые штаны!
Над ухом Якова Амвросиевича надрывается Костя Ивангора. Прочитав свое письмо в газете, он решил это дело отметить. Вот и продает теперь брюки, полученные по ударной книжке в Церабкоопе.
Базарная волна бросает ему навстречу Коку. Третий раз выдает ему Катерина Сергеевна талоны на носки, но Кока давно привык считать носки вовсе не необходимой частью туалета, а верной статьей дохода.
Ивангора хватает Коку за руку.
— Это ты,
— Как прикажут! — разводит руками Кока и хмыкает. — Ненадолго тебя, браток, хватило!
— Какой же я тебе браток, гнида ты контрреволюционная?
Яков Амвросиевич опасливо втягивает голову в плечи и ныряет в толпу. Он быстро обегает рундуки, покупает свежую картошку, синенькие, помидоры, огурцы, стакан подсолнечного масла. Переливает масло в пузырек и прячет в карман, чтобы, не дай бог, не разлилось, и выбирается из толпы на Большую улицу.
На Большой у газетного киоска длинный хвост. Это приводит Якова Амвросиевича в недоумение.
Странно! Никогда еще Яков Амвросиевич не видел очереди за газетами. Почему вдруг сегодня очередь? Может, война? Или у большевиков что случилось? Начать разговор на эти щепетильные темы с незнакомыми людьми он боится, но и уйти, не узнав, в чем дело, любопытство не позволяет.
Когда подходит его очередь, Яков Амвросиевич сует киоскеру копейки и получает номер «Правды». Ему не терпится. Он отходит в сторону, ставит корзину на землю, между ног, надевает очки и принимается разглядывать газету. На первой странице пестрели диаграммы, рассказывающие о росте добычи угля в Донбассе, об увеличении выплавки чугуна и стали на украинских заводах, о выпуске комбайнов на заводе «Коммунар», о добыче торфа. Заголовки призывали: «Обеспечить в июне дальнейший быстрый рост угледобычи!», «Покончить с беспризорностью ночных смен!», «Равняться на ударников!», «Проявлять бдительность в подборе кадров!» На второй странице были напечатаны портреты мужчин и женщин в косынках. Над портретами огромные буквы возвещали: «Страна должна знать своих героев».
На третьей странице были сообщения, которые опять не вызывали интереса: «Сталинградский химкомбинат пущен», «Зерновые фабрики — товарищам колхозникам», «Ударник — центральная фигура нашей литературы», «Выше уровень организаторской работы среди молодежи».
Якову Амвросиевичу стало жалко копеек, отданных за газету. Скучающим взглядом он уставился на карикатуру, где был изображен какой-то взъерошенный старичок с маленькой шапочкой на лысой голове. Из-под очков глядели злые глаза. Надпись под карикатурой гласила: «Современный социал-фашист», а подпись уточняла, что изображен художником не кто иной, как Карл Каутский. «Каутский... Каутский... Каутский...» Яков Амвросиевич порылся в памяти, но так и не вспомнил, кто это. От карикатуры взгляд скользнул вправо. «Таблица выигрышей 2-го тиража займа «Пятилетка в 4 года», — прочитал Яков Амвросиевич. Так вот почему за газетой стояла очередь.
Супруги Свистуновы, конечно, не покупали облигаций. Но однажды судьба в виде бесцеремонной заказчицы, у которой не хватило денег оплатить заказ, навязала им одну облигацию. Посылая вслед нахальной дамочке тысячи проклятий, Яков Амвросиевич спрятал облигацию в шкафчик для лекарств. И вот в газете опубликован тираж. Кто-то ведь выиграет! А почему не он?
«Вдруг выиграю пять тысяч? Или хотя бы тысячу рублей? Катну тогда с Манечкой в Одессу, к морю. И ей хорошо отдохнуть. И мне подлечиться надо».