Сын детей тропы
Шрифт:
Дочь леса поглядела отчего-то на Шогола-Ву, потом на тётушку.
— Мне не больно. А боги проснутся, вот увидите.
Они доплыли. Затащили лодку выше, укрыли иссохшей речной травой. Сын детей тропы приметил место.
На том берегу показались всадники, остановились у тел, заспорили, размахивая руками.
Нептица не хотела лежать спокойно, то и дело поднималась, отряхивая вымокшие перья, а звери дочери леса хоть и вели себя послушно, но их рога были выше травы. По счастью,
Шогол-Ву лежал спиной вверх, положив голову на руку. Он был даже рад короткой передышке. Вот только прядь волос упала и щекотала нос — морщись, не морщись, не поможет. И другой рукой не пошевелить, до того сразу болела задетая спина.
Запятнанный потёр нос о рукав, но прядь никуда не делась.
Дочь леса протянула пальцы. Отдёрнула, когда он нахмурился, но потом всё же помогла отвести волосы с лица, заправила за ухо. И тут же отвернулась, поглядела на холм, на рогачей, на метёлки трав над головой и нептицу — куда угодно, но на запятнанного больше не смотрела.
— Ну что там, а? — хрипловато проворчала тётушка Галь. — Уходят? Не в радость мне на земле холодной лежать-то.
Шогол-Ву медленно поднял голову, но раньше, чем успел привстать, его макушки коснулась ладонь.
— Лежи! Я посмотрю, — сказала дочь леса.
Она поднялась, осторожно развела жёсткие стебли, помолчала.
— Уходят. Одни налегке, ко Взгорью. Тела увозят другой дорогой. Наверное, к Заставе.
— Так подниматься-то можно уже, а? Ох, кости ломит, я и не встану, пожалуй...
Дочь леса помолчала ещё немного.
— Можно, — сказала она. — Теперь не увидят.
Ехали вдоль берега, держась в стороне от дороги. Трёхрукий помог, и на пути никого не встретили, только заметили издалека, как кто-то рыбачил с лодки.
Плотная синь всё так же давила, опускаясь низко. Ни далёкого рокота, ни птичьего щебета. Даже ветер уснул.
— Что там Нат говорил? — спросила тётушка Галь. — Где встречу назначил?
— Я знаю только, что нужно к Высокому Камню, — ответил Шогол-Ву.
— К Высокому Камню! И что, прям у камня стоять, а? Или где? Поселение-то не мало.
— Я не знаю.
Тётушка Галь призадумалась.
— Помогала я этому пройдохе как-то с одним делом, — сказала она. — Ну, как помогала — чем он занят был, знать не знаю и не хочу, а вот укрыться да пересидеть... Я в трактире местном комнату сняла, на окно ленту повязала, какую он дал. По этому знаку Нат меня и нашёл. Его снаружи ищут, а кто догадается посмотреть у старой женщины? Этому хоть бы что, отоспался, а как искать бросили, мы и ушли. Он в окно, а я по лестнице.
— Сделаем так, — сказал Шогол-Ву.
— Только вот что. Хельдиг,
— Люди не будут рады дочери леса.
— А как они узнают? Мы ж и тебя прикроем. Ты вот скажи, тебя и по лицу били? Следы остались?
Дочь леса коснулась щеки ладонью, но не ответила. Может, сама не знала.
— Остались, — сказал за неё Шогол-Ву.
— Заметные или так?
— Заметные.
— Значит, будешь дочерью моей. Мужик тебя бьёт, вот, мы у камня идём просить, чтоб он добрее стал. А идём из Южного удела, всё поняла? Ну-ка, Дарен...
Тётушка Галь вздохнула.
— А, что там, мы ведь знаем, никакой ты не Дарен. Как звать-то тебя?
— Шогол-Ву.
— Я запомню. Назови-ка, милый, любое поселение в Южном уделе, чтобы не близко отсюда, но и не далеко. Чтоб поверили, что две дуры на своих двоих дошли.
— Плоские Холмы.
— Вот оттуда мы и будем. Только крюк дадим, а то кто ж нам поверит, если явимся по дороге от Запретного леса.
Поселение лежало меж двух рек, Стыни и Пламенки, у поросшего лесом озёрного берега. Стынь, неторопливая и холодная, рождалась в горах — говорили, тех самых, где сидит Белая дева, распустив косы. Но людям туда хода не было.
Пламенка шла голубой дорогой к морю, и к ней стекались границы четырёх уделов. Оттого на ночных берегах нередко горели костры, отражаясь в спокойной воде, а больше всего их было в пору жёлтых листьев.
Ягоды животворника, растущего здесь в изобилии, к первым холодам наливались цветом — алые капли. Издали казалось, угли всё тлеют и не могут погаснуть.
Камень, что дал имя поселению, стоял у леса — валун в два роста, не меньше. Выцветший, старый, побитый ветрами, снегом и водой. В трещинах поселился мох.
Говорили, из этого камня хотели вытесать первого бога. Долго спорили, кого выбрать, чтобы прочие не обиделись. И боги пришли сюда, и велели не трогать камень, а взять другие, поменьше.
«Мы не выситься над людьми хотим, — сказали они, — а глядеть в глаза, как равные».
И камень остался. Было это много жизней назад, и боги не возвращались, но люди верили: здесь они слышат мольбы, все пятеро. Оттого-то нет-нет да появлялись тут странники из иных краёв, и тропа не зарастала, и лежали подношения.
Путники далеко объехали поселение и остановились в полях, спешились. Тётушка Галь потянула с плеч платок, накрыла голову. Развязала узел другого, которым обматывала поясницу, и предложила его дочери леса.