Сын детей тропы
Шрифт:
— С ней? Вот с этой?
Запятнанный развернулся и пошёл, оставив спутника без ответа. Нептица заспешила следом, выгнула шею, протянула палку.
— Слышишь меня, ты, выродок?
Человек захрипел и закашлялся.
— С этой тварью в город не пробраться, ты же сам говорил! Мы шли, теряли время, а что теперь? Хочешь вот так идти к Заставе?
— Догоняй, — бросил через плечо Шогол-Ву.
Человек догнал, забежал вперёд. Злость придала ему сил.
— Ты слышишь? — взмахнул он руками. — Что дальше, а?
— Мы идём
— Мы день теряем, и чего ради? Как мы пойдём? Мне только стренгу осталось взять и шагать впереди с песней: «Эй, поглядите-ка все, кто идёт»!
— Умеешь играть?
Человек даже задохнулся от возмущения.
— Играть? Да ты... Слушай, рожа пятнистая. Если мы эту тварь на жаркое пустим, я ещё пойму. И лучше бы прямо сейчас.
Шогол-Ву поглядел на него.
— Ну, чего пялишься? Прикончим зверя, или что за мысли в твоей тупой башке?
— Еду добываешь сам.
— Чего?..
Человек остановился, отстал, но тут же догнал запятнанного.
— Знаешь что? — рявкнул он. — Давай мне нож! Ну, живо, дай сюда, и я добуду еду!
Шогол-Ву даже не поглядел на него.
Какое-то время человек шёл рядом, ругаясь. Потом тащился следом, ворча. Потом отстал и примолк, только кашлял время от времени.
Запятнанный сбавил шаг.
— Подожди, — раздался позади виноватый голос. — Слышишь, ну? Шогол-Ву!
Сын детей тропы обернулся.
— Я, это... — отводя взгляд, сказал человек. — Там поселение на холме, видишь? Схожу, выменяю нам еду. Подождёшь?
Шогол-Ву кивнул.
До поселения было неблизко. Оно темнело вдали — в блеклом кустарнике на склонах, как гребни в шерсти, застряли изгороди, серые дымки колебались над чёрными крышами, тянулись к небу кости деревьев, лишённые плоти.
Человек долго не возвращался. Но показался наконец, маленькая тёмная точка на сером. Шагал торопливо, прижимая ношу к груди и оглядываясь.
— Идём, идём! — махнул головой издалека.
Шогол-Ву поднялся с камня, и нептица учуяла звук. Встряхнулась, не раскрыв ещё со сна глаза, и побрела следом. Зевнула шумно.
— Гляди, — показал человек добычу. — А ты думал, я без тебя с голоду помру?
И опять обернулся.
— Белые корни? На что выменял?
— Ты не о том думаешь. На, сунь в мешок, живее.
Запятнанный растянул завязки мешка, и его спутник поспешно вывалил туда добычу.
— Ха-ха, скажешь ещё, у меня ума в голове нет? — коротко рассмеялся он и закашлялся. — Да я... Идём уже, чего встал.
Пока шли, он всё оглядывался. Перестал, когда поселение растаяло в сумерках.
Одноглазый ещё не показался на холме, когда Шогол-Ву решил устроить привал. Костёр развели почти в том же месте, что и накануне.
— Зря потеряли день, — покачал головой человек. — Жалко. Знать бы...
Без злобы сказал. Растянулся на земле и уже не ругался, кашлял только.
Шогол-Ву молча раскладывал на прутьях белые
Нептица сопела за плечом, приглядываясь. Вытянула шею, скосила глаз на еду.
— Пошла, — просипел человек, махнув рукой. — Всё ты виновата...
Корни испеклись, но он не спешил вставать. Попросил только:
— Оставь мне наутро. Я что-то... устал.
— Должен поесть, или сил не будет. Бери.
Человек поднялся. Ел медленно, неохотно.
— Плохо дело, — сказал он. — Ну точно, Трёхрукого обидели. Завтра подношение оставим — слышишь, годное, а не жалкий корень. Не надумал ещё пустить зверя на мясо?
Он поглядел на нептицу, что лежала рядом, следя за корнем в его руке. Та с надеждой перевела взгляд круглых тёмных глаз, шумно втянула воздух, махнула хвостом нетерпеливо.
Человек бросил ей остаток корня, и она поймала на лету.
— Зверь пришёл в долину за Древолесом, — сказал Шогол-Ву, глядя в огонь. — Это не место для него.
— Значит, Трёхрукий и у этой твари разум отнял, — устало сказал человек, укладываясь. — Так сделай добро, добей. Похлёбки бы, горячей, с жирком... А Трёхрукому — сердце.
— Я думаю, зверя привёл Двуликий. Он хотел, чтобы мы шли вместе.
— Чего?
Человек поднялся на локте, закашлялся.
— Двуликим тут и не пахнет! — сипло заявил он. — Мы обидели Трёхрукого, сунули поганый корень — он в мешке с дохлой псиной болтался. А потом эта тварь и вовсе его сожрала. Я ж как чуял, не будет добра, так и вышло.
Кашель вновь его одолел, и в этот раз терзал сильнее и дольше.
— Вот, погляди... А я-то в чём виноват, почему за вас расплачиваться должен? Это твой вонючий корень был, и зверь обокрал Трёхрукого, а отыгрался он на мне. Так что вы в долгу.
Запятнанный покачал головой.
— Двуликий послал зверя, — сказал он. — Ты хотел его убить. Прогонял. Ты обидел Двуликого.
Нептица прислушивалась с любопытством. Шогол-Ву потянулся за корнем, бросил ей.
— Много ты в знаках богов понимаешь, тупица, — обиженно просипел человек.
Он повернулся на другой бок и больше ничего не говорил.
Этой ночью запятнанного то и дело будил кашель. А там, наверху, Одноглазый встряхнул свою котомку. Он принёс снег.
К рассвету котомка опустела.
Наутро человек едва сумел подняться. Бледный, с покрасневшими глазами, он кое-как встал, стиснув зубы. Стоял, пошатываясь, не решаясь сделать шаг.
Шогол-Ву подал руку, и человек вцепился в неё без колебаний. Так и пошли.
Мир опять стал белым и чистым. Чёрные проталины, мёрзлая земля, серые камни и бурая трава — всё было спрятано под тонким полотном. Ненадёжно, до первой улыбки Двуликого, но тот сегодня улыбаться не спешил. Глядел хмуро.