Сын детей тропы

Бонс Олли

— Двуликого и правда не видать, — с сомнением протянул кто-то в толпе.

— Каждый видит, что он хочет. Простой непогоды испугался? Беги к мамке, сосунок, мы не держим. Ну?

Люди притихли.

— Кто останется со мной, того ждёт щедрая награда, — продолжил Вольд. — Вам будут не страшны хвори, не страшна смерть. Мы удержим земли, взятые Свартином. Я поставлю вас выше Ока...

— Как вот Длань? — спросили из толпы.

Вольд поморщился, кривя губы.

— Куда там Длани! — воскликнул он. — А с Дланью

ещё разберёмся, много воли себе Клур забрал. О смерти брата я не от его людей узнал, а окольными путями. Вот так, значит. С камнем решим — и в Заставу. Матьес, ты всё подготовил? Некогда мне возиться.

— У него условие, — сказал одноглазый и толкнул Ната в спину. — Говори, да покороче.

Нат прокашлялся.

— Хочу полную награду. Отдадите моей тётушке, а она на корабль до Сьёрлига сядет, и вот этот, мой проводник, с ней. Трёхрукий у тётушки глаза отнял, потому нужен кто, чтоб помог и присмотрел. Да и шутка ли — пятьдесят золотых. Защита нужна!

— Это всё? — хмуро спросил Вольд.

— Больше ничего не прошу. Вот как увижу, что корабль отплывает, так камень и отдам.

— Мне он сейчас нужен. К морю мне с тобой ездить некогда.

— Ну так мне тоже другое было нужно: золото и жизнь безбедная. Когда на дело шёл, не знал я, что жизнью расплачусь, да и смертью тоже. Кому охота стать раздери-кустом, шипами себя колоть и вечно мучиться? Хороша награда за все мои страдания! Так я придумал: у моря камень отдам и сразу в воду. Уж там-то куст не прорастёт, а как иссохнет он от воды солёной, глядишь, я к ушам богов отправлюсь.

Вольд пожевал губами.

— А если клятву дам, что всё без тебя выполню, отдашь камень сейчас?

— Э, нет! Клятвам я не верю, сам хочу увидеть. Да у тебя, может, и золота нет?

— Зарываешься, пёсий сын. Значит, будет так: едем к морю, и твоя тётушка сядет на первое же судно. Готово оно плыть, не готово, погода, непогода — погрузятся и отплывут. Понял? А будешь как рыжуха хвостами крутить, я тебе покажу, как с людей шкуру сдирают и присыпают солью. Заодно подумаешь, как хуже, так или кустом.

— На первое так на первое, — пожал плечами Нат. — Согласен. Мне и самому тянуть не с руки, а то как бы разума не лишиться.

Он посмотрел за спины людей, на тёмную дорогу, и прибавил громко:

— А как не лишиться, если в дом вхожу, а там покоя нет от детского плача. Под полом двое ревут, заходятся, мамку кличут — ну, каково такое слушать?

— Где ревут? — растерянно спросил кто-то.

Люди расступились, оглядываясь, и вперёд протолкался мужик из местных, одетый наспех. Он дёрнул ворот рубахи, будто та его душила.

— Где, ты сказал, дети ревут? Я тут... Звали, кричали, огонь, — вот, я пришёл, сколько-то услышал. Где дети?

— А под полом, — охотно сказал Нат. — Ты у хозяина спроси.

— Да врёшь ты всё! Как можно врать-то о таком? Были б

они под полом, и другие б услышали, не только ты.

— Так мёртвые они, друг мой, а я мёртвых слышу.

Мужик застыл, разевая и захлопывая рот.

— Ну, хватит! — рявкнул Вольд. — Если едем, то теперь. Этих вяжите!..

— Подожди, Вольд!

Сын леса вышел вперёд. Кинул сощуренный взгляд на Хельдиг, на запятнанного.

— Тётушке твоего вора нужен человек, чтобы служил глазами. А кто это будет, разницы нет. Возьми лучше её, а выродка — выродка убей! Он знает лишнее, и он опасен. Если вернётся, натворит бед. А эта нам не страшна.

— Как ты можешь! — вскричала Хельдиг. — Ты...

— А ну, не визжи! — прикрикнул Вольд. — Искальд, это вроде твоя баба, нет?

— Уже нет.

— А, вот как, значит. Ну, мне лишние ни к чему. Эй, ты, вор — решай, кого из них приставить к твоей старухе.

Глаза Ната забегали по сторонам.

— А чего б не двоих? — хохотнул он, криво усмехаясь. — Тётушка на старости лет заслужила помощников...

— Я сказал, выбирай одного. Да живее, или решим за тебя.

— Её, — сказал Шогол-Ву и бросил прут. — Пусть плывёт она.

Хельдиг ничего не сказала. Только вцепилась в его руку так, что двое тянули — насилу оторвали. Шогол-Ву посмотрел напоследок в её глаза.

Его оттащили, едва устоял. Теперь он видел только чужие угрюмые лица, злые взгляды.

— Подальше заведите, — приказал Вольд. — Чтобы не встал, и тело разрубить.

— Не нужно, не нужно, нет!.. Лучше меня!.. — запоздало вскрикнула дочь леса, и за спиной стало тихо. Слишком тихо.

Шогол-Ву дёрнулся, но держали крепко и обернуться не дали. Поволокли быстрее, чем успевал идти.

— Я пойду сам, — сказал он, пытаясь поймать землю ногами. — Я сам...

— Шагай давай! — только и ответили ему.

Должно быть, их было четверо. Двое крепко держали под руки, шумно дыша, ещё один подталкивал в спину. И кто-то нёс фонарь, освещая путь.

Фонарь был тусклым. Свет его лишь едва разгонял черноту, и метались по неровной земле изломанные длинные тени.

Шогол-Ву брёл, спотыкаясь. Мир ещё кружился и порой уплывал на мгновение, а когда возвращался, ноги уже не чуяли земли, и тело всем весом повисало на чужих руках.

Они не могли идти быстро, и всё-таки слишком скоро утих за спиной постоялый двор, окружила сонная тишь, и стражи принялись осматриваться.

— Куда, в поля?

Люди остановились.

Чёрный голый кустарник у дороги качал ветвями, цепляя тени. Где-то во мраке длинно и печально вскрикнула птица.

— Да ну, сапоги марать. По дороге и отойдём, давай ещё десяток-другой шагов для верности.

— А тело чё, на виду бросим?

— Ну, оттащим чуть. Ветками прикроем, кто станет приглядываться? Идём! Слышишь, шагай, выродок!