Сын эрзянский. Книга вторая

Абрамов Кузьма Григорьевич

В субботу, после бани, Марья велела сыну одеться.

Она внимательно осмотрела его со всех сторон. Порты и рубашка пришлись ей по нраву, но вот пиджак оказался мал. В нем ее сын Степан выглядел каким-то нерослым и узкоплечим, к тому же сильно был потрепан и не подходил для такого торжественного и важного момента. Марья велела надеть отцов зипун. Но зипун Степану был слишком широк и длинен.

Марья сокрушалась.

— А где-то был Иванов старый зипун, — сказал Дмитрий. — Не будет ли он впору?..

Нашли Иванов зипун. Конечно, он

изрядно поношен, но иного выхода не было, пришлось остановиться на нем. Степану надоела вся эта канитель с переодеваниями, и он не чаял, когда она кончится. «Скорей бы уж жениться, да и все!.. И в самом деле, женитьба казалась ему лучшим избавлением от всей этой мороки и сутолоки в доме.

И вот в воскресенье утром отец запряг лошадь, и они отправились.

— Заезжайте к нашим, возьмите бабушку Олену, — наказывала мать. — Ой, чует мое сердце, напутаете вы там, ой, напутаете!.. Вся надежда моя на бабушку.

— Эко дело хитрое, — бормотал Дмитрий, — без бабушки не обойдемся!..

Однако в Алтышеве к дому Самаркиных повернул отец без всякой заминки, как будто сюда и ехал.

Дед Иван заметно поседел и совсем тугой стал на ухо.

— За невестой приехали? — закричал он, вытягивая голову и приставляя ладонь к уху.

Но Степан смолчал.

— Чего?

— Ничего, — сказал Степан.

— То-то и говорю, что за невестой.

У бабушки Олены лицо покрылось мелкими морщинками, но по избе сновала она еще бодро, держалась прямо, говорила все так же распевно и ласково:

— Какой большой ты вырос, внучек мой! — И гладила Степана по спине легкой сухой рукой. — Мать сказывала, научился хорошо делать иконы...

Гостей усадили за стол. От горячих, только что из печи щей Степан раскраснелся.

— Теперь вот и невесте можно показаться, — вишь, каким красивым стал! — пела бабушка Олена.

Потом она осмотрела Степана, велела спрятать торчавшую из лаптей солому, ворчала на Дмитрия:

— Знать, для такого дела стельки не нашел!..

Но вот и отправились. Бабушка Олена до самого дома Рицяги все наставляла внука, как держаться перед родителями невесты: сидеть спокойно, не говорить лишнего, когда чего спросят, отвечать степенно, не скороговоркой. Степан от этих наставлений заранее краснел и смущался и даже боялся, что у него обязательно получится что-нибудь не так, как велит бабушка. Действительно, когда вошли в избу, он забыл снять шапку и не помолился. Отец подтолкнул его в бок, и Степан торопливо сдернул шапку. Молясь, он взглянул на темные иконы и подумал: «Я напишу их заново».

Сватов усадили на переднюю лавку. Помолчали. Не будь бабушки Олены, некому было бы, верно, нарушить это молчание.

— Вот пришли проведать вас, — запела она. — Бог даст, может, сделаемся родней. У нас есть покупатель — барин, у вас товар — барыня. Где же она?

Хозяйка позвала из предпечья меньшую дочь и сказала:

— Пойди-ка в соседи, покличь Кресю...

Входя в избу, Степан видел,

как две девочки стремглав бросились в предпечье, и он все гадал, которая же из них Креся. В растерянности он не заметил, что это всего лишь подростки. Теперь он стал наблюдать за дверью и ждать, когда войдет его невеста.

Женщины понемногу разговорились между собой. Они всегда раньше мужчин находят общий язык. Мужчины пока церемонно молчали, изредка посматривая друг на друга. Но вот и они перекинулись словами: хозяин спросил, не слышал ли Дмитрий, какая на базаре цена на хлеб.

— В эту зиму еще не ездил на базар, — отвечал Дмитрий степенно. — Но слышно, что цена опять поднялась.

— Знамо, так и будет подниматься. В прошлое лето хлеб, считай, уродился плохо.

— Плохо, — согласился Дмитрий.

И опять надолго замолчали.

Семен Рицяга был моложе Дмитрия — лицо скуластое, большие светлые глаза навыкате, бороденка реденькая. Он то и дело посматривал на Степана.

— Слышал, твой сын обучался в Алатыре, говорят, умеет делать иконы? — спросил он.

Дмитрий не успел раскрыть рот — вместо него ответила бабушка Олена.

— Знамо, обучался! Да такие хорошие делает иконы, каких никто не умеет делать!

— Да, — сказал Семен Рицяга. — Иконы делать — не землю пахать...

Тут ввернул слово и Дмитрий:

— У иконописца земля всегда вспахана, урожай в закромах.

— Что верно, то верно, — согласился хозяин.

Степану, как ни сторожил приход Креси, все же не удалось разглядеть ее по-настоящему. Девушка вошла быстро, сбросила зипун и, склонив голову, пробежала в предпечье.

— Зачем спряталась, иди сюда, — сказал отец.

— Пусть дух переведет, видишь — стесняется, — заступилась мать.

— Как же не стесняться, смотреть ее пришли, — заметила бабушка Олена.

— А иди-ко, сынок, сам к ней, — нашлась мать Креси. — Сами-то лучше познакомитесь. Иди, иди!.. — И сама взяла его за руку и повела. Он шел как деревянный, не сльша под собой ног, ничего не видя.

Предпечье, почти как во всякой крестьянской избе, от остальной части комнаты отгорожено высокой и широкой печкой-голландкой. На широкой лавке от печи к окну были наставлены горшки, чашки, глиняные миски. На скамеечке у окна сидела Креся со своими сестричками. Девочки по обе стороны обняли ее и прижались к ней, недружелюбно и исподлобья глядя на Степана. Ведь он явился к ним для того, чтобы отнять у них сестру.

— Ну-ка выметайтесь отсюда, надоедники, — строго приказала мать Креси. — Так день-деньской вас домой не дозовешься, а тут прилипли, как мухи к меду. Ну, живо, живо! — и вытолкала их вон. — Садись, сынок, рядом с Кресей, поговорите. — И ушла.

Степан мало-помалу пришел в себя, осмелел, поднял глаза на девушку. Вот она какая — Креся... Лицо чистое, белое, только щеки пламенеют, пухлые губы, слегка вздернутый нос — почти как у Дёли... На голове повязан желтый платок, отчего ее лицо похоже на подсолнух...