Сын эрзянский. Книга вторая

Абрамов Кузьма Григорьевич

— Когда придешь?.. — спросила Креся.

— Скоро, — сказал Степан. — Иди, замерзнешь...

— Приходи, — прошептала она. — Я ждать буду.

Степан спустился с крыльца, пошел по деревне. В редких домах желтели огни. Он постоял возле дома Самаркиных и пошел дальше. Вот и околица, вот и дорога в Баевку. Восемь верст для Степана — не путь. Он зашагал. Снег под лаптями скрипел с посвистом.

7

— Степан, ты рехнулся! — ворчала Марья, ходя

босиком по темной избе. — Как тебя волки не загрызли, дурака такого!..

Она нашла лучину, вздула огонь.

Заворочался на печи и отец.

— Ты что, не мог дождаться утра? — сказал Дмитрий.

— Нечего мне там делать до утра, — ответил Степан.

— Как это так? У тебя там невеста!..

Степан промолчал.

— Или тебя выгнали? Ну, чего молчишь?

— Никто не выгонял, сам ушел. — Он разул лапти и полез на полати. — Чего там делать...

Мало-помалу угомонились и отец с матерью.

Утром, пока Степан спал, Дмитрий зарезал барана. Теперь осталась одна ярка. С вечера они с Марьей затеяли затор для самогона. Надо было торопиться. К крещению они думали покончить со всей подготовкой к свадьбе, просватать невесту и сыграть свадьбу.

Степан проснулся поздно. И еще на полатях он почувствовал запах мяса.

— Что это у вас там? Рождество прошло, а вы варите мясное?

— На завтрак сварили печенку, — ответила Марья.

— Откуда взялась печенка? — опять спросил Степан.

— Думаешь, твоя свадьба пройдет без мяса? Отец зарезал овцу, — сказала Марья.

Вот оно что! Хочешь не хочешь, а свадьбе быть, раз уже овца зарезана. Он лежал и силился вообразить Кресю, но вместо того в глаза лез Саваоф. Как он мог нарисовать так плохо? Неужели это нарисовал он?.. «Креся!» — сказал он, но вместо Креси в глазах появилась Дёля. Он стал вспоминать, как они целовались на крыльце, но вместо того вдруг явилась винокурня, где они впервые обнялись с Дёлей.

— Я не женюсь, — сказал он с полатей.

Марья держала в руках большую чашку с ливером и требухой.

— Чего ты сказал, сынок?

— Я не женюсь!

Чашка выпала из рук Марья, мясо вывалилось на пол. В это время в избу вошел Дмитрий.

— Ты слышал, что сказал твой сын?

— Ничего не слышал. Пока вижу, что ты уронила мясо.

— Я и сама, отец, едва удержалась на ногах. Боюсь, как бы и ты не упал...

Марья без сил опустилась на лавку.

— Мясо оставила на полу, знать, кошке? — сказал Дмитрий.

Она подняла передник к лицу и расплакалась. Дмитрий, не понимая, что случилось, стоял посреди избы, взглядывая то на жену, то на полати, где торчала голова сына.

— Что случилось, Марья? — крикнул он, не выдержав этой неизвестности.

— Что случилось... не хочет жениться!.. Вот чего! — И новый приступ горя задушил ее.

Дмитрий обалдело глядел куда-то в стену.

— Это правда?.. — спросил он.

— Правда, отец, не хочу жениться, — отозвался Степан.

Дмитрий устало и растерянно кинул взгляд на иконы в углу и произнес лишь одно слово:

— Разорил!..

Он тяжело опустился на лавку рядом с женой. Но Марья

вдруг встрепенулась, бросила фартук на колени. Глаза у нее сухо и жестко блестели.

— Вот что, отец! — твердо сказала она. — Как задумали, так и будет! А если еще будет некать, возьми вожжи и хорошенько поучи, изгони из него всю дурь. Ты что, не знаешь, как разговаривать с сыном? Не знаешь, как надо его проучить? Кто спрашивает: женить сына или не женить? Подошло время — надо женить! И никаких разговоров!

Дмитрий бессильно покачал головой. Когда он учил сыновей вожжами? Маленьких и то не трогал, не то что сейчас, когда они выросли большими.

— Если у тебя руки коротки, то я достану! — сказала Марья решительно и кинулась к сбруе, сложенной у коника.

Степан как был в одной рубашке и без шапки, так и выскочил из избы, словно ветром его выдуло. В сенях он нашел старые материны опорки и по обжигающему тело морозу побежал к сенному сараю. И не приди вскоре Илька с пиджаком и шапкой, он бы замерз.

— Забрал, мать не видела, — сказал Илька.

— Ты вот что сделай, Илька, собери все мои краски и кисти в мешок, положи туда сапоги и вынеси сюда. Понял? — сказал Степан брату, и зубы у него стучали.

Илька мотнул головой и ушел. Его не было долго. Степан зарылся в сено и сидел там, как мышь, слушая, не идет ли вместо Ильки мать. Наконец Илька принес мешок с красками и ломоть хлеба.

— Мать с отцом ругаются. Мать плачет, — рассказывал он. — Они меня и не видели.

— Ничего, поплачет и успокоится.

— Отчего бы тебе, правда, не жениться? — сказал Илька просительно. — У меня была бы сноха, подарила бы мне рубашку. Ведь у всех есть снохи, только у меня у одного нет... — Кажется, и он готов был горько заплакать.

— Не горюй. Ведь бывают и злые снохи, вдруг бы тебе попалась злая сноха. А рубашку я тебе куплю. — Он перекинул мешок за спину. — Ну, до свидания, Илька. Пойду.

— Куда ты пойдешь?

— Пока в Алатырь.

Степан потрепал по плечу брата и пошел задами на Алатырскую дорогу.

В доме брата Ивана теперь уже не пахло сосновой стружкой и столярным клеем, не валялись по полу чурочки и плашки, а те, которыми еще играл маленький Вася, были уже старые, с отбитыми углами. В доме брата Ивана утверждались другие запахи — запахи чугунки. И хотя брат плотничал и на чугунке, но то была далекая казенная работа, и брат приносил оттуда усталость да вязанку обрезков для печки.

Когда он увидел у себя в доме Степана, не удивился, не обрадовался, ни о чем не спрашивал, точно это и не брат был вовсе, а какой-нибудь всегдашний шкаф, который Вера вздумала передвинуть на новое место. Теперь У Ивана уже отрастала бородка, усы висели, точно мокрые.

Придя в Алатырь, Степан первым делом зашел на Троицкую набережную. Завидя флигель Колониных, он едва удержался, чтобы не побежать. Он даже и не заметил, что дорожки аккуратно расчищены от снега, что около крыльца и у сарая — клетки с дровами, сложенные хозяйской мужской рукой, так непохожей на руку Колонина, тем более — Елены Николаевны.