Сын эрзянский. Книга вторая
Шрифт:
— Я, бабушка, Миколу и Богородицу напишу прямо на эти иконы. Они обновятся. А то нужны другие доски, сухие, где их взять.
— Ой, сыночек, сделай и Богородицу, я тебе испеку еще одно яичко! — обрадованно ответила хозяйка. — А этих святых мы не знаем, и они, видно, не хотят признавать нас.
Степан протер скипидаром старую краску, она сошла очень легко. Видимо, иконы были написаны темперой, — теперь он это уже знал. Писал он, конечно, по памяти, традиционные и давно всем известные лики Николая-угодника и Богородицы с младенцем, так что работа шла хорошо и к вечеру иконы уже были готовы. Степан поднял
Особенно радовались старик и старшая сноха. Старик даже привел соседей, показывал то на иконы, то на Степана и хвалил, точно Степан был его сын:
— Смотри, смотри, что он сделал! Ну прямо как есть живые! На такие иконы молиться одна приятность!
Сноха говорила, поглядывая на Степана:
— Такую икону надо бы поставить не в грязной избе, а в церкви! — Она думала, что лучше и нельзя похвалить работу мастера.
Посмотреть на иконы пришел и Квасной Никита, без которого в селе по-прежнему ничего не происходит. Его черная борода стала заметно седеть, прямое когда-то тело прогнулось, как кочерга. Он — церковный староста. Никита молча оглядел стоящие в углу новые иконы и внушительно, важно сказал, как человек, понимающий истину:
— И сам бы я попросил тебя, Степан, написать для меня, да ставить некуда. Вот если что для церкви... Я поговорю с бачкой [2] , может, он разрешит тебе сделать, там есть место, где приладить. Чай, много не возьмешь? Алатырские богомазы дорого берут, а ты человек свой...
Степан усмехнулся.
— Чего смеешься, знать, за так не хочешь делать? — спросил Никита.
— Сделал бы и за так, да вот краски за так никто не дает, все просят деньги, — сказал Степан.
2
Бачка — батюшка.
— У нас здесь денег нет, заплатим тебе зерном или яйцами.
Квасной Никита задумался и ушел. Спустя некоторое время от баевского попа пришел человек звать Степана.
В Баеве Степан прожил почти две недели и извел все краски, какие у него были. Для баевской церкви он написал большую икону Саваофа — «Бог Вседержитель». Священник дал ему какой-то старый журнал с красочной репродукцией, и оттуда Степан не спеша перерисовывал. Для заготовки пришлось использовать старую доску — для новой у него не было ни времени, ни инструмента, ни клея, ни толченого мела для левкаса. Масла тоже оставалось мало. Но работал Степан с удовольствием. Не торопился, не оглядывался, не ждал хозяйского окрика. Ему было удивительно и радостно ощущать эту свободу, свободу мастера, которому за его работу платят едой и обещают рубль деньгами. И он не спешил, наслаждаясь этим новым чувством отвоеванной, заслуженной свободы. Он даже удивлялся, как это он мог жить раньше и почему не ушел ходить по этой доброй земле.
Но вот икона написана, краски почти израсходованы, рубль получен, и ранним утром с легким сердцем он отправился дальше. Правда, попадья не догадалась сунуть ему на дорогу краюху хлеба. И чем дальше, тем сильнее хочется есть. Но вот впереди какое-то большое село, а в первом же домике окошко без стекла. Степан постучал по наличнику. Тряпицу,
— Стекло не вставишь, бабушка? — спросил Степан.
— А у тебя есть стекло? — прошамкала старуха беззубым ртом.
— Стекла нет, а есть стеклорез, я могу отрезать, — сказал Степан.
— Если бы было от чего отрезать, обошлись бы и без тебя, не ждали бы, когда ты явишься. — И старуха зло заткнула тряпкой дыру.
Степан пошел дальше. Он не терял надежды, и хотя окон, заделанных дощечками или заткнутых тряпьем, было много, но ни у кого не оказалось стекла. «Стекло надобно таскать с собой, — рассудил Степан, выходя опять на дорогу. — Тогда на этом что-то заработаешь...»
В другой деревне он решился попросить у одного старика кусок хлеба — голод мучил его уже нестерпимо. Старик оглядел его с ног до головы и нашел, что для нищего он слишком хорошо одет.
— Ты, парень, чего бродишь под окнами, чего выглядываешь? — спросил он.— Вот я кликну сыновей, они с тобой поговорят иначе...
Степан ушел. Охоты просить хлеба у него уже не было. И так миновал он и эту деревню и опять выбрался в поле. Но идти дальше Степан не мог, и он сел в траву недалеко от дороги, стащил сапоги. Даже печальная мысль явилась — зачем он так быстро нарисовал «Вседержителя». Жил бы у попа, ел бы себе, тихонько писал...
По дороге шла молодая женщина, взбивая босыми ногами пыль. Она прошла мимо, с заметным испугом поглядев на Степана, и быстрей заспешила дальше. Потом Степан увидел, как она свернула с дороги в поле. Он поднялся. Женщина стала полоть свою полоску.
«Пойти попросить у той женщины, все, чай, найдется у нее кусочек, — подумал Степан. — Помогу ей полоть...» Он заметил, что женщина старается не потерять его из вида, все время поглядывает в его сторону. Степан шел по меже.
— Помощник не требуется? — крикнул он.
Она не отозвалась, даже не подняла головы. Наверное, не слышит. Степан крикнул громче.
— Проходи, проходи, парень, иди своей дорогой! — Когда она выпрямилась, лицо у нее было кирпично-красное, ведь это трудно — полоть.
— Правду говорю, помочь хочу. Мне торопиться некуда. Я пополю с тобой часок, ты мне дашь кусочек хлеба. — И Степан пошел к ней.
Однако женщина схватила в обе горсти земли и закричала нехорошим голосом:
— Не подходи близко! Бесстыдник ты такой, увидел в поле женщину и пристаешь! Не подходи!
Степан остановился.
— Я хотел помочь тебе...
— Не надо мне никаких помощников. Много вас тут шляется всяких охотников до чужого хлеба.
— Я ведь не даром...
— Уходи, а то кликну мужиков!..
Степан посмотрел на дорогу. Действительно, там ехала подвода, в телеге сидело человека три.
В Ардатово Степан пришел, когда солнце уже склонилось к закату. Город этот намного меньше Алатыря. Почти все дома деревянные, и только на большой площади, где собирается базар, стоит несколько кирпичных домов и лавок. Степан отыскал трактир и зашел поесть — ведь у него был рубль. Заодно спросил полового, продают ли здесь где-нибудь оконное стекло.