Сын капитана Алексича
Шрифт:
Федор глянул на капитана:
— Что скажете? Молчит. Боится меня, что ли?
— Не знаю, — сдержанно ответил капитан. — Не думаю.
Федор отодвинул от себя пустой стакан.
— Я в больнице всю зиму пролежал. И знаешь, о чем думал? — Он выждал мгновение и продолжал: — Только о тебе думал. Ты мне даже снился, честное слово. Только во сне ты меньше был, совсем еще пацан… — Федор вздохнул. — Одни мы с тобой, самые кровные. Нам друг за дружку теперь держаться надобно, потому что тебе ближе меня никого нету, а у меня тоже ближе тебя
Вася поднял голову.
— Дядя Данилыч не чужой, — сказал он.
— Кто это? — спросил Федор.
— Это он обо мне, — тихо сказал капитан.
Чуть заметная усмешка тронула тонкие губы Федора.
Капитан отвел в сторону сразу заблестевшие глаза, потом сказал, глядя поверх головы Федора:
— Я пойду, а вы тут побеседуйте…
— Не ходи, дядя Данилыч, — попросил Вася.
Федор сдвинул брови.
— А что, боишься со мной остаться?
Вася, сощурив глаза, посмотрел на него. В эту минуту мальчик показался капитану внезапно возмужавшим, словно сразу, в один миг, стал взрослым.
— Ничего я не боюсь! — с вызовом сказал Вася.
Капитан вышел в палисадник. Солнце пригревало вовсю, в палисаднике густо пахло сдобным, сладковатым запахом свежеоструганных досок. Тимка лежал на досках, блаженно выставив навстречу солнцу живот.
Капитан свистнул Тимке и вышел за калитку. Пес понесся впереди, задрав хвост чуть не до самых ушей.
Петрович нашел капитана на берегу. Капитан сидел под кустом боярышника, глядел на реку.
— Что ты там такое высматриваешь? — спросил Петрович, усаживаясь рядом с ним.
— Ничего такого, — ответил капитан, не поворачивая головы.
Петрович сорвал листок, задумчиво растер между ладонями.
— Сейчас к тебе заходил, — сказал он.
— Вот как, — безразлично отозвался капитан.
— Это что, брат Васин? — Петрович поднес к лицу ладони, пахнувшие острым, горьковатым запахом молодой зелени. — Я его раньше не видел.
— Я тоже, — сказал капитан и посмотрел в глаза Петровича, хмурые, как бы заспанные. — Ну как, все понял?
— Тут и понимать нечего. — Петрович вынул трубку, пососал ее. — Что уж тут понимать? — повторил он. — За ним приехал.
Капитан кивнул.
Оба молчали, глядя на широкий, пронизанный солнечными искорками речной простор.
— А Вася как? — спросил Петрович.
Капитан ответил не сразу.
— Вроде думает еще…
— Думает?
— Да, пока не решил…
— Решил! — взорвался Петрович. — Скажите пожалуйста, он еще решать будет! Вот, Данилыч, — вдохновенно сказал он, — говорил я тебе, как сейчас помню, уйдет парень, не оглянется и не вспомнит про тебя…
Капитан устало махнул на него рукой.
— Чего махаешь? — бушевал Петрович. — Будто сам не видишь, что же это такое? — Он с такой силой сжал в руках трубку,
— Готово, — сказал капитан. — Теперь переходи на мундштук.
Петрович отбросил сломанную трубку далеко от себя. По щеке его, блестя на солнце, катилась слеза.
— Ну-ну, — сказал капитан. — Совсем спятил?
— Уедет, — горестно прошептал Петрович. — Вот увидишь, Данилыч, уедет он с ним, ни об чем не подумает, уедет…
Когда капитан вернулся домой, Васи не было. Федор сидел на крылечке, курил. Должно быть, он был неуемный курильщик — вокруг были раскиданы окурки и горелые спички.
— А Васьки-то нет, — сказал Федор. — Говорит, у него в школе дополнительные уроки.
«Должно быть, нарочно ушел, чтоб не сидеть с ним вдвоем», — с надеждой подумал капитан.
Федор закашлялся.
— И чего куришь? — спросил капитан. — Сам кашляет, словно в бочку, и курит, курит…
Федор вытер слезы, выступившие на глазах от кашля.
— Привычка, — коротко пояснил он.
Вася пришел вскоре.
— У нас была консультация по геометрии, — сказал он.
«А ведь не врет, — обрадовался и в то же время опечалился капитан, — он никогда не врет…»
— Обедать будешь? — спросил он Васю.
— Идемте, я картошку почищу, — сказал Вася.
Федор вынул из кармана новую папиросу.
— А я здесь покамест посижу…
Вася собрал окурки, раскиданные возле крыльца, принес воды из колодца, потом пошел на кухню, насыпал картошки в чугунок, стал чистить. Ресницы его были опущены; казалось, он всецело поглощен своим делом, старается срезать кожуру как можно тоньше, — так учил его капитан.
— Не поеду я с ним, — сказал он, не поднимая глаз. — Он меня просит, а я все равно не поеду.
Капитану почудилось, что солнце за окном светит в миллион раз ярче. Он отвернулся, чтобы не выдать радости, охватившей его.
— Твердо решил?
— Не поеду! — повторил Вася, бросая очищенную картошку в воду.
Капитан громко рассмеялся. Вася удивленно взглянул на него.
— Ты же весь забрызгался, — смеясь, сказал капитан. — Погляди, мокрый как цуцик!
А ночью он долго не мог заснуть. Вася сказал «не поеду». Он уже большой мальчик. Без малого четырнадцать лет. Никто его не может заставить. «Не поеду». И все. И точка. И не поедет.
Но мысли, лукавые и недобрые, не давали покоя. А вдруг передумает, уедет. Что тогда?
Он вздыхал и тут же замирал, прислушиваясь к сонному дыханию братьев. Вася уступил Федору свою кровать, сам улегся на раскладушке.
Во сне Федор бормотал что-то, ворочался, не просыпаясь, скрипел зубами.
«Надо же было тебе приехать!» — с досадой подумал капитан и тут же мысленно обругал себя. В конце-то концов это Васин брат, единственный кровно близкий для него человек. И он к тому же тяжело и серьезно болен; несмотря на молодость, жизнь успела обжечь его, вон и жена его бросила, наверно не захотела жить с больным…