Сын капитана Алексича
Шрифт:
— Так вот, просто Женя, — сказал Аркадий Аркадьевич, — придвигайтесь ближе и вкушайте. А потом будем говорить о жизни и о ее превратностях.
— Это можно, — сказала Ксения Степановна. — О жизни поговорить любому в охотку.
Соболиные брови ее сошлись на переносице. Она задумчиво покусала яркие губы.
— Мне последние годы довелось поездить. И знаете, что я вам скажу? Почему это в дороге как-то всегда охота и о себе поведать и других послушать?
— Повторяю, — почти строго заметил Аркадий Аркадьевич, — меньше философствуйте, лучше ешьте!
Что-то
Проплыл мимо фонарь, свет его скользнул по лицу женщины, на миг блеснул в медовой сережке, а потом все чаще, все быстрее застучали колеса и понеслись в обратную сторону деревья, дома, портальные краны, похожие на диковинных зверей с непомерно длинными шеями.
— Далеко едете? — спросил Аркадий Аркадьевич, убирая оставшиеся помидоры и соль.
— В Кураково, под Иркутском, — ответила Ксения Степановна.
— Это недалеко от нас, всего триста километров, — сказал Аркадий Аркадьевич. — А вы? — обратился он к Жене.
— Я на целину, в совхоз «Сиреневый бульвар». Слыхали?
— Слыхал. Далеко забрались, отсюда не видать.
— Далеко, — согласилась Женя.
Вошел молодой проводник в белой тужурке, держа на вытянутых руках поднос со стаканами чая.
— Чай пить будете? — спросил он.
— Непременно, — ответил за всех Аркадий Аркадьевич.
Женя порылась в своем чемодане, вынула коробку конфет.
— Попробуйте, московская новинка, называются «Мичуринские».
Ксения Степановна, привстав, задернула занавеску на окне.
— Так уютнее, — пояснила она.
Женя взглянула на нее, улыбающуюся, как бы излучавшую каждым своим жестом радость жизни, не сдержалась, сказала прямо:
— Какая вы, наверно, счастливая!
— Кто, я? — спросила Ксения Степановна.
Задумавшись, она как бы решала про себя, счастливая она или нет.
— Наверно, и вправду счастливая.
— Это хорошо, — серьезно сказал Аркадий Аркадьевич. — Это, знаете, просто великолепно, когда человек сам себя считает счастливым. Значит, он по-настоящему счастлив.
— А я не спорю, — сказала Ксения Степановна. — Только трудное у меня счастье, досыта выстраданное.
Она придвинула к себе стакан, взяла конфету из Жениной коробки.
— Трудное счастье, — повторила Женя. — Разве бывает такое?
— Бывает, — убежденно ответила женщина. — Почему же нет? И очень даже, по-моему, часто.
2. Рассказ Ксении Степановны
— За мной смолоду многие ребята, прямо скажу, ровно привязанные ходили. Теперь, конечно, меня и не узнать, какой стала, а лет двадцать тому — поглядели бы вы! Сама иной раз гляну на фотокарточку свою старую, и не верится: неужто это я такой была!
Ну и вот, просто отбою не было, пойду на вечерку куда или в клуб на танцы, всем девчатам обидно: ребята вокруг меня стаями вьются, а возле них никого, пусто. Девчата злятся, меня смех разбирает, и никто мне не нравится, ну хоть бы один кто-нибудь. Мать, бывало, скажет: «Погоди, придет твое
А потом поехала я учиться в школу механизации сельского хозяйства. Это в другой район, от нашего села километров за девяносто, и там повстречалась с Виктором. Я вам фамилии его не назову, про него раньше часто очень в газетах писали, и портреты его печатали; наверное, кому из вас пришлось о нем читать или слышать. А тогда он со мной в этой школе на комбайнера учился. Я на трактористку, он на комбайнера. Только я еще мало чего в ту пору понимала в технике, а он уже два года к тому времени комбайнером проработал, и в школу его послали мастерство повышать.
Как говорится, от судьбы не уйдешь, — влюбилась я в него. Правда, и хорош же он был тогда, не то чтобы на лицо красивый, нет, этого об нем не скажешь, но как-то изо всех выделялся, — что его ни спроси, все знает, какую книгу ни назови, всякую прочитал, поговоришь с ним и не подумаешь сразу, что двадцать второй ему, все сорок спокойно дашь.
Одним словом, поразил он меня в самое сердце, ну и он тоже, конечно…
Через год мы с ним поженились, а потом он ко мне переехал. Я его упросила, да и он сам не был против, — их, братьев, трое, дом один, братья женатые — тесно им, а у нас я одна да мама с папой, нам куда просторней.
Как вспомню теперь, просто душа поет, до чего хорошо мы жить стали!
И все нам нипочем, все для нас поверх головы проходит, ни на что не глядим, одно знаем — друг на дружку надышаться не можем.
В колхозе нашем в ту пору плохо было: шутка ли, подряд два лета засуха. Все кругом понурые ходят, тусклые, а мы с Виктором ни на что не глядим: есть хлеб — хорошо, нет — мы тоже не тужим.
— Ничего, — скажет Виктор. — Хуже было, выдюжили.
И я вслед за ним:
— Не такое видели, перетерпели. Теперь к лучшему пойдет.
И в самом деле, стал наш колхоз помаленьку выправляться, выравниваться, а тут еще к нам нового директора МТС прислали, толковый такой человек, он у нас по сей день работает, директором РТС. Недавно шестьдесят лет справил, а про пенсию и думать не желает.
— Пока ноги ходят, с работы не уйду, — говорит.
И этот самый директор, Петухов его фамилия, сразу же как-то изо всех Виктора выделил.
— Ты, — говорит, — если пожелаешь, невиданных успехов добиться сумеешь!
Ну, Виктор, конечно, глухим не остался. Ему эти слова по душе пришлись. Он и показал себя, да как!
Верите, уже через полгода о нем в областной газете написали, вот такими буквами заголовок пропечатали:
«Гордость колхозного села».
А потом как пошло, стали к нам в колхоз что ни день ездить, и корреспонденты ездят, и фотографы, и ученые всякие, и все только про Виктора говорят и пишут. Про меня тоже как-то написали, дескать, жена у него трактористка, и хотя я тогда временно не работала, у меня сперва дочка родилась, потом два сына-двойняшки, а все одно, как хотите, приятно о себе в газете прочитать.