Сын капитана Алексича
Шрифт:
— Тоже, в боковом кармане.
— Молодец. А рубашки просмотрела, как там пуговицы, все пришиты?
Катя возмущенно глядит на него:
— Ну конечно же, неужели я тебя без пуговиц выпущу?
— Молодец, — повторяет Сергей. — Мне давно уже надо было порядок в своем хозяйстве навести…
Он раскрывает чемодан и начинает вынимать оттуда все то, что Катя так аккуратно и тщательно уложила.
Мы просто каменеем от изумления, а он невозмутимо раскладывает по полкам в шкафу рубашки, носки, полотенца…
— Да
— Вполне. — Он оборачивается к ней, обнимает ее за плечи, прижимается лицом к ее щеке. — Никуда я не поеду…
Катя с силой вырывается из его рук.
— Не дури! — Она почти кричит на него. — Вечно ты что-то выдумываешь…
— А ты что, никак ко мне привыкнуть не можешь? — Он смеется, откровенно любуясь ею — розовой и сердитой. — Привыкай, тебе еще долго со мной маяться.
— Сумасшедший! — говорит Катя, губы ее дрожат, а глаза от злости стали совершенно зелеными. — Ты просто законченный сумасшедший!
— Может быть, — смеется Сергей. — Ну и что с того? Сумасшедшие тоже имеют право на любовь. Им даже для этого дополнительную площадь дают.
Он оборачивается ко мне:
— Скажи, Гвоздь, можно разрушать здоровую советскую семью?
— Какую семью? — спрашиваю я.
— Нашу! — Он хватает Катю за руки. — Мы с Катей решили пожениться.
Катя пытается вырваться, но он крепко держит ее.
— Когда это мы решили?!
— Давно уже, очень давно, Катя. Поэтому я остаюсь на правах мужа…
— А как же билет? — спрашиваю я и тут же сознаю, до чего глуп мой вопрос.
— Оставь себе на память…
Он прижимает Катю к себе, и она затихает, пряча лицо на его плече. Он молча кивает мне на прощание.
— Счастливо! — говорю я им и закрываю за собой дверь.
Пароход, покачиваясь, стоит у пристани. Дрожат, то угасая, то разгораясь вновь, отраженные в Волге огни фонарей.
Из крохотных окон кают струится неяркий свет, и на всю пристань звучит с парохода песня «Заправлены в планшеты…»
— Не забывай, — говорит Федор Кузьмич.
В ответ я лишь пожимаю его руку.
Я вхожу на мостки, и он кричит мне, приставив ладони к губам:
— Если хочешь знать, я рад за Сергея. Университет от него не уйдет, покамест перейдет на заочный, а там видно будет…
Почему это люди, прощаясь, лишь в последний момент говорят о самом важном?
Я стою на палубе и кричу Федору Кузьмичу все те слова, которые я так и не успел сказать ему, и не знаю, слышит ли он меня, но мне думается, что слышит, потому что улыбка все шире разливается по его лицу, а глаза так и сияют…
Кто-то бежит с горы к пристани. Это коренастая женщина в синем платье. Вот она остановилась, машет рукой нашему пароходу. Надежда Поликарповна.
Всегда-то ворчит на нас за неточность, за то, что мы приходим не вовремя и опаздываем, когда нас ждут, а сама!
И
— Просто голову от вас от всех потерять можно!
Где-то там, за деревьями городского парка, осталась «Роза ветров», и совсем уже маленькими, неясными становятся фигуры Федора Кузьмича и Надежды Поликарповны. Еще немного, и они окончательно скроются из глаз.
Отчий дом… Я не помню дома, в котором родился, но, если при мне говорят об отчем доме, я вижу нашу старую «Розу ветров» и тех, кто согрел и защитил мое детство, — Федора Кузьмича и Надежду Поликарповну.
Я уезжаю, а они остаются править своей шумной «Розой ветров», в которой живут новые, сменившие нас питомцы, среди них рыжий Кирилл и сироты Алексей с Кешкой…
Пароход все дальше уходит от берега. Шлюзы распахиваются, словно двери, раскрытые в большой мир.
?
РАССКАЗЫ
ПОРТРЕТ СЫНА
1
— Я обещаю вам, — сказал Потрашев, — при первой же возможности…
Он улыбнулся подкупающе доверительно, ласково глядя на Лучинину серыми, широко расставленными глазами.
— Честное слово, при первой же возможности…
Очевидно, она была деликатной по природе, не хотела, не могла больше задерживать его. А может быть, просто устала просить и настаивать…
Она встала, натянула косынку на голову. Косынка была неожиданно пестрой, в синих маках с красными, затейливыми листьями.
Потрашев внутренне поморщился. Зачем она носит такую косынку? Впору молоденькой, а не ей, вовсе не ей…
— Хорошо, я буду ждать, — сказала она, завязывая косынку узлом под подбородком.
— Будем ждать вместе, — сказал он.
— Если можно, — слегка краснея, добавила она, — я как-нибудь напомню вам о себе.
— Буду рад, — сказал он и что-то записал в настольном блокноте. Потом поднял на нее внимательные глаза. — Вы уже занесены в мой кондуит, Анна Петровна, так что и без ваших напоминаний…
Впервые за весь их долгий и трудный разговор бледные губы ее дрогнули в слабой улыбке.
— А я не из надоедливых. Позвоню, скажем, через месяц.
Он кивнул ей:
— Можно и раньше…
— Я не из надоедливых, — повторила она.